Из двести двенадцатой, потягиваясь, вышел Гаспарян.
– Конгресс одобрит, судя по дебатам. А нам придется все начинать сначала.
– Если передумали меня отпускать – пожалуйста, скажите сразу. Я пойму. А то ходить вокруг да около…
– Надо бы, конечно. Но есть политическое решение. – И Гаспарян указал пальцем на потолок. – А вообще не знаю, как вы сможете теперь жить в своей РФ. Нашу систему, конечно, нельзя назвать полностью свободной – пока нельзя, – но она хотя бы гуманна! Она существует с молчаливого согласия большинства! А у вас с капитализмом большинство людей не согласно, но ничего сделать не может, потому что все живут под угрозой лишения средств к существованию. Он-то и не разваливается потому, что держится на угрозах, а не на соглашениях.
– Ну, у нас есть и свои плюсы. Например, войны нет.
– Не скажите.
– Это в смысле что? – встревоженно переспросил Виктор.
– Это в прямом смысле. Видите ли, политтехнологии – они как наркотик. Каждый раз требуется все большая доза. И если вовремя не остановиться, то в один прекрасный день ваше население скажет вашим депутатам: «Знаете, а мы вас не выбирали. Вы обманом и угрозами заставили за вас голосовать, но мы вас не выбирали. Вы – самозванцы». И тогда у США появится возможность свергнуть российскую власть, как самозваную. Вот это в будущем вашей РФ лично меня больше всего беспокоит.
– Ну почему вы считаете нашу реальность… нас такими… такими лузерами? У вас-то смогли остановиться? Да, с попаданцем, но ведь какую дубовую систему сломали! Целый слой, у которого власть, целый класс, как у этих, простите за каламбур, классиков! С какой стати у нас не повернут? Вон в начале девяностых вообще на грани распада были.
– В начале девяностых у вас был просто революционный хаос. А теперь… Теперь, то есть у вас там, в будущем, правящий класс рвется в пустое прошлое, которое уже пожирают лангольеры. Помните эту повесть Кинга?
– Кино смотрел. Ужастик.
– Ваши олигархи опоздали к пирушке глобализации и не хотят этого понять. Они рвутся в реальность, которая уже поражена грибком кризиса, которая подгнила и грозит рухнуть. А они этого понять не хотят, они сами рвутся и народ насильно впихивают, страхом, обманом, чем угодно, в эту дыру времени. Только у Кинга лангольеры забирали глупых и ленивых, а в жизни лангольеры кризиса будут кушать и правового и виноватого.
– Короче, – вздохнул Виктор, – что нас ждет в худшем случае? С оккупацией или без? Вот для меня, человека простого, не столичного?
– Ну, если отбросить детали и частности… Европа упадет в пятидесятые, Россия – в тридцатые. Вы, кроме Ай-Ти, какие-нибудь профессии знаете? На пенсии или пособия, кстати, рассчитывать не стоит. Откуда они возьмутся, если денег не будет?
– Я был и в тридцатых и в пятидесятых. Только вот попаданцев будет много.
– Ну, тогда не так страшно. Разве что если совсем к началу века вылетите. Тогда будет больше цениться просто физическая сила. Хотя… Лично я там не был и гадать не буду. И вообще я вам, пожалуй, наговорил лишнего перед отъездом.
…Запах тающего снега стоял в воздухе. Весь день город приводил себя в порядок – сгребал снег, пилил упавшие деревья и сломанные сучья, убирал рухнувшие фонарные столбы и соединял порванные провода. Весь день, и ночь, и новое утро.
Потрепанный сквер Сталинских соколов ждал Виктора. Сияло солнце, и под его лучами снег таял, срывался с желтых листьев, освобождая березы и ели от непосильного бремени, оседал потемневшей губкой на полосах газонов и, обращаясь в воду, говорливыми струями исчезал в решетчатых люках, словно хотел исполнить свою последнюю песню.
За деревьями, чертыхаясь и размешивая грязь и снеговой кисель, ставили аппаратуру. На этот раз переход Виктора был легендирован под киносъемки, и со стороны Самолета по рельсам ездила камера. Все то же табло висело на стеле.
Гаспарян, в кепке и кожаном плаще, с матюгальником в руке, давал последние наставления:
– Не волнуйтесь. В прошлый раз вы нормально, четко шли. Так же и держитесь. Тропинцев! Тропинцева сюда!
– Все нормально будет, – шепнула ему Светлана.
– Светлана Викторовна, – шепнул ей в ответ Виктор, – а с Вероникой это задание было или как?
– Нет. Просто незамужняя подруга – это некоторый риск для семьи… В общем, вы понимаете.
– Время! – воскликнул Гаспарян. – Реквизит сюда!
С Виктора сняли куртку, накинули плащ и дали в руки пакеты.
– Свет!
– Хлопушка!
– «Человек из Гондураса», кадр девятнадцать, дубль один!
Виктор внезапно почувствовал, что мир, который он покидает, этот сильный, и вместе с тем такой беззащитный перед глобальными катаклизмами мир, уже успел стать для него почти родным, и словно какой-то нерастаявший комок помимо воли подкатил к его горлу.
А из динамиков над тающим снегом летел звонкий, чудесный голос певицы:
Я не спрошу, что же будет со мною:
Что б ни случилось – прочтем в новостях.
Мне б только знать, что грядущей весною
Снова проснется трава на полях.
Знать бы, что птиц возле старенькой церкви
Звон колокольный разбудит с утра,
Что прошумит утомленный троллейбус
Мимо знакомого с детства двора.
Это была та самая песенка, которую он случайно услышал на аллее у «Паруса». Виктор вдруг обрадовался, что здесь, в этой реальности, ее не заглушили военные марши и песни гнева, что она существует, она пробилась, как солнце сквозь вчерашние снеговые облака. «А может… может, они просто дарят ее мне на память?»
Осень, храни этот мир непослушный,
Город родной с разноцветьем домов,
Где в старом парке задумчивый Пушкин
Слушает молча гудки поездов.
Стынет раздолье за дымкою бледной,
Ветер, тревоги пустые развей,
Мне б только знать, что пройду не бесследно
В шорохе листьев заснувших аллей.
«Мне б только знать, что пройду не бесследно…»
Виктор шагал в неизвестность. Он не знал, очутится ли через несколько секунд на стоянке перед гипермаркетом – или провалится куда-то еще, будет жив или нет, но он чувствовал, что его путь – единственная дорога к дому. И еще он внезапно почувствовал, что здесь, в этой реальности, был по-настоящему счастлив; повинуясь внезапно нахлынувшему порыву, он переложил пакеты в левую руку и, не сбавляя шага, обернулся и помахал остающимся.
А над сквером все звенел и звенел озорной серебряный голос:
Солнечный диск в чужедальние страны
Поступью легкой уйдет не спеша,
Каплей росы и частицей тумана
В светлых просторах растает душа.
Осень-гадалка, старанья напрасны –
