Сенатор, дон Августин и его дочь сели на лошадей и в сопровождении трех слуг поехали вслед за дюжим охотником по узкой тропинке, которая выходила из леса на равнину и там вилась среди высокой травы.
На опушке леса Энсинас расстался со всадниками, пожелал им доброй прогулки, при этом указал брод через реку и дорогу, ведущую к пруду бобров, любопытные постройки которых так интересовали молодую девушку.
— Сеньор Августин! — вскричал вдруг Франциско. — Там, должно быть, бежит буйвол или дикая лошадь. Видите, как волнуется трава, точно рассекаемая грудью какого-то животного?
Действительно, неподалеку от всадников в густой траве мелькала какая-то волнистая линия, которая как раз должна была пересечь тропинку, по которой двигались путешественники. Вскоре, однако, она исчезла, и перед глазами зрителей расстилалось лишь одно волнующееся море травы.
— Это, верно, была лань, которую мы спугнули, — промолвил гасиендеро, — ведь трава тут недостаточно высока, чтобы укрыть буйвола или дикую лошадь.
Кавалькада тронулась дальше и по истечении некоторого времени опять заметила вдали колыхание травы, направлявшееся к тому месту, где были спрятаны караульные метиса. Дальность расстояния не позволяла слугам дона Августина различить фигуру метиса, который бежал по равнине, пригнувшись к земле и лишь время от времени показывая из-за травы платок, которым была покрыта его голова.
Всадники ехали не спеша, как обыкновенно бывает утром, когда сердце точно расцветает при дуновении ветерка, напоенного ароматом пустыни. Восход и заход солнца навевает сладкие мысли, более игривые утром и более серьезные вечером. Первые улыбаются будущему, вторые охотнее возвращаются к прошлому. Для молодости эти грезы одинаково сладки, потому что какое же у нее прошлое? Зато необозримое будущее развертывается перед нею!
Розарита находилась под обаянием этих сладких грез. Для нее прошлое не исчерпывалось и двадцатью годами, а потому она вся перешла в будущее, мечтая о том времени, когда ее Фабиан вернется в гасиенду, быть может, более проницательный.
Убаюкивая себя подобными мыслями, девушка и не подозревала, что Фабиан лежал недалеко от нее, обреченный на скорую смерть. Мало того, ей самой угрожала опасность, но, не ведая об этом, Розарита продолжала спокойно ехать вперед, улыбаясь своим грезам.
Наконец, всадники съехали с тропинки и увидели перед собой реку. Широкие и глубокие воды ее вызывали у них опасение, что Энсинас ошибся, сообщая им, что в этом месте имеется брод, а потому они и остановились, чтоб посоветоваться, как быть дальше.
— Да эти берега вовсе не так безлюдны, как я думал! — вскричал дон Августин. — Я вижу там человека.
— Белого, как и мы? — спросила Розарита, которую голос отца заставил вздрогнуть и очнуться от своих грез. — Слава Богу!
— Судя по костюму, это — белый! — заметил сенатор.
Далекий от всякого подозрения, гасиендеро приказал Франциско расспросить незнакомца насчет брода. Да и как он мог подозревать человека, который, стоя на пустынном берегу реки, предавался невинному развлечению, бросая в воду камешки?
Слуга подъехал к незнакомцу, у которого голова была повязана клетчатым платком, и, видя, что тот продолжает свое занятие, не замечая, по-видимому, его присутствия, обратился к нему. Что отвечал незнакомец — всадники не могли расслышать, несмотря на все старания. Они увидели только, что тот неуклюжей походкой и размахивая руками тронулся по направлению к ним.
— Прошу меня извинить, сеньор, — сказал он, подойдя к путешественникам и обращаясь к дону Августину, — одинокий траппер должен знать, с кем он говорит. Так вы спрашиваете, где находится брод через Красную реку?
— Да, мой друг! — отвечал гасиендеро, пытливо оглядывая подозрительную фигуру незнакомца.
Несмотря на испытующий взгляд дона Августина, траппер продолжал сохранять добродушный вид.
— Вы, стало быть, хотите ехать к Бобровому пруду?
— Именно туда, — отвечал сенатор. — Этой даме хочется посмотреть постройки бобров.
— Гм, — пробормотал незнакомец, — а я там расставил было западни; они для бедного охотника — его жизнь и все его богатство. Впрочем, так и быть: я сведу вас туда, но с одним условием.
Гасиендеро продолжал пристально вглядываться в американского траппера, лицо которого казалось ему не совсем незнакомым.
— Вы, верно, не видали трапперов, — сказал с грубоватым смехом незнакомец, не теряя, однако, своего вида добродушного увальня, — оттого так внимательно и смотрите на меня. Что касается Бобрового пруда, то, если вы обещаете мне только смотреть и ни под каким видом не стрелять, я проведу вас туда. Брод с этой стороны, налево!
— Как налево? — перебил его дон Августин. — А нам указали как раз на противоположную сторону.
— Это, верно, вам сказал какой-нибудь болтун, который этих мест и не видал, между тем как я достаточно походил здесь. Впрочем, если ваша милость хочет попытаться отыскать другой брод, хотя другого и не существует, то ваша воля. Счастливо оставаться!
С этими словами траппер с самым беззаботным видом принялся за прежнее занятие, не обращая на всадников уже никакого внимания.
— Энсинас, вероятно, ошибся, — заметил сенатор гасиендеро. — Эй, приятель! — закричал он, по знаку гасиендеро. — Мы согласны. Ведите нас!
— Вы отлично делаете, — воскликнул незнакомец, внимательно наблюдая за четвертым камнем, только что брошенным в воду. — Я к вашим услугам. Сюда пожалуйте! — продолжал он, когда камень, брошенный его сильной рукою, со свистом погрузился в реку.
Путешественники последовали за проводником, который своим валким, но быстрым шагом направился вверх по реке, вместо того чтобы спуститься вниз, как советовал им сделать Энсинас.
— Не встречали ли мы раньше этого человека? — тихо спросил гасиендеро сенатора. — Мне кажется, что я видел его, только не могу припомнить, где именно.
— Где же вы могли видеть такого увальня? — также тихо отвечал Трогадурос. — Это, скорее всего, один из тех полудиких охотников, которых нам довелось видеть у Позо.
— Не знаю, но держу пари, что лицо этого человека маска, скрывающая его истинную сущность.
Всадники продолжали путь, невольно удивляясь тому, что брод отстоит так далеко от тропинки, которую они недавно покинули.
Розарита была молчалива. Она опять погрузилась мыслями в грезы, которым нежно вторили шепот берегового камыша, крики караваек, летавших над озером, и все те звуки, которыми оглашаются по утрам берега больших рек.
Наконец, траппер прервал молчание, желая занять чем-нибудь путешественников, уже терявших терпение от продолжительности дороги.
— Какое смышленое животное бобр! — произнес он. — В своей одинокой и полной опасности жизни, которую ведет бедный траппер, я часто по целым часам любовался их работой. Не раз шум их хвостов, которыми они сбивают из бревен и глины свои постройки, напоминал мне удары вальков прачек на берегах Иллинойса и заставлял меня тяжко вздыхать по далекой родине.
