Ознакомительная версия. Доступно 6 страниц из 30
У демократии могут быть нелиберальные философские основания, как показывает случай Маритэна. А еще бывают традиционные общества, в которых на права на аборт и брак накладываются строгие ограничения. Я считаю, что таким ограничениям нужно противиться, но было бы странно утверждать, что такого рода ограничения прав доказывают отсутствие демократии. Тут можно говорить об относительно нетерпимых – ив этом смысле нелиберальных – обществах, но это не то же самое, что нелиберальная демократия. Необходимо отличать нелиберальные общества от мест, где под ударом находятся свобода слова и собраний, плюрализм СМИ и защита меньшинств. Эти политические права – не просто либерализм (или верховенство права); они образуют самые основы демократии. Например, даже если в день выборов не произошли массовые вбросы бюллетеней со стороны правящей партии, выборы все равно будут недемократическими, если к ним не была допущена оппозиция, а журналистам не позволяют сообщать об ошибках правительства. Для демократии даже в самом элементарном ее понимании – как механизма, обеспечивающего мирную смену власти в результате процедуры народного волеизъявления, – жизненно важно, чтобы граждане были хорошо информированы о состоянии дел в государстве; в противном случае правительства попросту будут неподотчетны народу. Не случайно многие демократии после 1989 г. создали конституционные суды, чтобы обеспечить защиту основополагающих политических прав и сохранить плюрализм в политике и обществе, на том основании, что подобные суды были ключевым фактором в процветании демократии как таковой (а не просто либерализма).
Если критики будут настаивать на использовании термина «нелиберальная демократия», то лидеры вроде Орбана скажут им «большое спасибо». Такая критика дает венгерскому премьер-министру моральное право быть именно тем, кем он и хочет быть: оппонентом либерализма. И при этом он, Качиньский, и все прочие популистские лидеры получают возможность сохранять «демократию», которая, несмотря на все разочарования последней четверти века, все же продолжает оставаться «входным билетом», обеспечивающим признание на мировой арене. Так даже еще лучше, с точки зрения подобных лидеров: выражение «нелиберальная демократия» создает нормальное разделение труда, при котором национальное государство заботится о демократии, а либерализм находится в ведении образований вроде Европейского союза (ЕС). ЕС в этом случае выглядит как агент неукротимого капитализма и либертарианской нравственности («Гейропа» – прозвище, придуманное российскими гомофобами, враждебно настроенными по отношению к ЕС). Популистские правительства могут позиционировать себя как противников гегемонии либерализма во имя разнообразия и даже прав меньшинств, как бы говоря: «Мы – венгры, поляки и т. д. – представляем в ЕС меньшинство, которое верит в традиционную нравственность и не хочет подчиняться навязываемому западными либеральными элитами либеральному универсализму, якобы пригодному на все размеры». Польский министр иностранных дел Витольд Ващиковский в интервью немецкому таблоиду (январь 2016 г.) негодует по поводу «нового смешения культур и рас, мира велосипедистов и вегетарианцев, которые… противостоят религии в любой ее форме». Создается впечатление, будто уязвимое и даже, возможно, преследуемое меньшинство пытается защищаться от несправедливости – но на самом-то деле перед нами министр, выступающий от лица правительства, у которого парламентское большинство.
Все это означает, что нам нужно отказаться от этой бессмысленной мантры «нелиберальной демократии». Популисты наносят вред демократии как таковой, а то обстоятельство, что им случается выиграть выборы, никоим образом не обеспечивает автоматической демократической легитимности их проектам (особенно потому, что в своих избирательных кампаниях они обычно не удосуживаются упомянуть о том, что в их планы входят далеко идущие конституционные изменения). Если даже они честно выиграли первоначальные выборы, они тут же начинают мошенничать с демократическими институциональными механизмами во имя так называемого подлинного народа (противопоставляемого их политическим оппонентам, которые автоматически записываются во враги народа). Этот «настоящий народ» описывается как внутренне целостный и непротиворечивый, истинными представителями которого объявляют себя популисты. По Карлу Шмитту, символическая сущность одерживает верх над сухими цифрами (голосами), которые выдает «статистический аппарат»; подлинное народное волеизъявление отметает все процедуры и делегитимизирует любую оппозицию – или, как выразился представитель парламентской фракции «Права и справедливости», «благо народа превыше закона».
Одним словом, популизм искажает демократический процесс. Если правящая партия располагает достаточным большинством, она может позволить себе создать новую конституцию, оправдывая свои действия попыткой адаптировать государство под «настоящих венгров» или «настоящих поляков», противопоставляемых посткоммунистическим или либеральным элитам, которые хотят отнять у людей их страну. И конечно, им только на руку играет то, что эти элиты часто отстаивают одновременно экономический либерализм, плюралистическое и толерантное «открытое общество» и необходимость защиты основополагающих прав (в том числе прав, конституирующих демократию как таковую). Орбану тогда предоставляется возможность критиковать открытое общество и говорить, что «у нас больше нет родины, только инвестиционная площадка». В Польше в одну кучу сваливаются экономические интересы Германии, порочная «гендерная идеология» и общественные организации, защищающие конституцию, и, таким образом, их можно атаковать все вместе, одним скопом. Короче говоря, антикапитализм, культурный национализм и авторитарная политика становятся неразрывно связанными между собой.
Точно так же, как слишком широкое представление о демократии не позволяет правильно видеть политическую реальность, так и слишком широкое представление об авторитаризме может создавать проблемы и непредвиденные политические последствия. В первом случае венгерское и польское правительства могут радостно считать себя демократиями; во втором – высокорепрессивные режимы рады оказаться в одной категории с Венгрией и Польшей. В этих двух последних странах все еще отлично можно проводить уличные демонстрации, вести блоги с критикой режима или создавать новые политические партии. Игра ведется нечестная, но все-таки – пока – еще возможно выиграть выборы, критикуя популистов у власти. Возможно, в таком случае больше подошло бы определение «дефективная демократия»[90]. То есть демократия была повреждена и нуждается в серьезной «починке», но о диктатуре говорить преждевременно. Европейскому союзу важно отдавать себе ясный отчет в своих действиях, когда он вовлекает в свою орбиту такие «нелиберальные демократии», как Венгрия и Польша. Деятельность ЕС проходит под знаком «защиты верховенства закона». Новый курс Европейской комиссии, принятый в 2014 г., известен как «верховенство механизмов закона». Комиссия стремится всегда начинать с диалога о верховенстве закона с государством-членом, которое подозревают в противодействии ценностям, декларируемым в статье 2 Договора о Европейском союзе (верховенство закона – одна из этих ценностей), в надежде, что именно диалог, а не санкции, поможет государству-члену исправиться. Во множестве опубликованных ею текстах Комиссия всегда утверждала, что верховенство закона и демократия тесно связаны между собой: не бывает одного без другого. Но в действительности этот акцент на верховенстве закона, по-видимому, только усилил впечатление, что Европа сосредоточена исключительно на либерализме, в то время как демократия становится заботой национальных государств. Европейским чиновникам следовало бы всячески подчеркивать, что о демократии они заботятся ничуть не меньше, чем о верховенстве закона. Критикам пути развития в Венгрии и Польше придется смириться с тем фактом, что «либерализм» часто воспринимается не просто как безжалостная рыночная конкуренция, но и как продвижение интересов могущественных (западноевропейских) игроков. Когда в Венгрии беспощадно урезались социальные расходы, выдвижение Орбана в качестве сильного лидера, готового национализировать компании и защищать от имени государства простой народ от международных корпораций, было воспринято с огромным энтузиазмом. Прежде чем остановиться на идеологии «нелиберального государства», он пел дифирамбы «плебейской демократии». Это была пропаганда, но она находила отклик из-за кажущегося слияния политического, экономического и морального либерализма после 1989 г. Если кажется, что нечто, называемое «либерализмом», приносит пользу только победителям, то либералам следует заново осмыслить свои принципы. Как сказал в 2009 г. бывший венгерский диссидент Г.М. Тамаш, «мы, пивная пена, праздновали победу свободы, открытости, плюрализма, фантазии, наслаждения. Это было очень легкомысленно, и теперь я глубоко стыжусь этого».
Ознакомительная версия. Доступно 6 страниц из 30
