— У тебя все хорошие. А почему мне повезло?
— Ленька красавец. — И помолчав: — Как я. В кино пойдем завтра?
— Не знаю, если Марьсеменна отпустит. И денег нет.
— Ну, я договорюсь.
В кино Марья Семеновна могла отпустить, а могла — нет. Зависело от обстоятельств. Гости важные или важные дела — стирка штор, субботняя уборка, какое там кино! Или просто: «На прошлой неделе уже были! Достаточно!» И деньги. Денег не было совсем. Сто рублей отдавали Марье Семеновне на питание. Что там у них оставалось, если у нее чистыми шестьдесят восемь, а у него — девяносто пять? Однажды шли с работы. Брели взявшись за руки и загребая носками ботинок рассыпчатую февральскую снежную крупу. Подойдя к кинотеатру «Форум», остановились.
— Хочу в кино! — сказала Татьяна.
Леонид побренчал медяками в кармане. Вдруг ветер сделал крутой вираж, обжег им лица ледяным поцелуем, закрутил поземку у ног. Когда все утихло, Леонид нагнулся и поднял с земли мятый рубль.
— Спасибо! — крикнул в черное беззвездное небо, и они побежали за билетами.
Марья Семеновна встречала их на пороге комнаты. Молча смерила взглядом, молча повернулась, молча ушла. В тот день неожиданно приехали дальние родственники из Махачкалы и недовольство по поводу самовольной отлучки было выказано самое недвусмысленное.
— Мы с тобой как шахматные фигуры, — пожаловалась Татьяна, когда они с Леонидом уже лежали в постели. — Куда передвинут, там и стоим.
Он прижал ее к себе:
— А ты не так представляла свою жизнь?
Она покачала головой. Не так! Не так!
— Ну, подожди немножко. Шахматные фигуры не только съедают. Иногда они выходят в дамки.
— Ты все перепутал. Это в шашках, — пробормотала она и начала засыпать.
И, засыпая, думала, что все-таки никакая она не шахматная фигура. «Я рудокоп, — думала она, пряча нос под одеяло. — Я маленький, но очень упрямый рудокоп. Я грызу породу, ставлю подпорки, и, может быть, мне даже придется заниматься взрывными работами. Я копаю проход в чужой горе и докопаю его до конца». И она уснула.
— Ты посиди, — сказал Леонид. — Посиди тут, только тихо. Я не хочу, чтобы он знал, что ты дома, — и пошел к двери.
Татьяна метнулась за ним, уцепилась за рубашку.
— Лень, не надо, правда, не надо, ну его.
Леонид взял ее за запястье, отцепил от рубашки и аккуратно посадил на кровать.
— Ну что вы все, честное слово! То надо, то не надо! Не делай из мухи слона, ладно? Сиди тихо, и все!
На лице его появилось жесткое, какое-то голодное выражение. Это волчье выражение последнее время появлялось у него часто. И Ляля широко открывала глаза, постукивала толстенькими пальчиками по столу. И Миша, взглянув на Лялю, качал головой, будто соглашаясь с какой-то ужасной несправедливостью, мол, делать нечего, приходится мириться. И Марья Семеновна, отвернувшись к окну, пускала в форточку сизые струи дыма. И тетка Шура хваталась за сердце, а тетка Мура за кошелек. Хотя — спросите — при чем тут кошелек? Ни при чем совершенно. Не поможет тут кошелек и ничего не поможет, раз человек такой. И Изя, склонив голову и сгорбившись, уносил домой свое большое печальное лицо. И Витенька, покачиваясь на стуле, говорил, капризно растягивая слова: «Ну, Мусенька! Ну хоть вы меня поймите! Совершенно невозможно жить в таком окружении!» И Рина, прижав руку ко рту, вдруг выбегала из комнаты. Ляля с Татьяной бежали за ней и, стоя у дверей уборной, слышали натужное тявканье и всхлипы. Из уборной Рина выходила бледная, отирая платком потное лицо. Ляля вела ее на кухню, умывала, наливала крепкого чая с лимоном. Рина смотрела на чай и снова бежала в уборную, «Ну, Му-у-усенька!» — протяжно выпевал Витенька. Ляля подходила к нему, поднимала со стула и подталкивала к выходу: «Иди, иди! Потом!» Витенька идти не хотел, упирался, оглядывался и делал обиженное лицо. Марья Семеновна махала рукой: мол, иди уж, горе! Без тебя тут…
— Поговори с ним, — сказала она Леониду как-то вечером, когда Рина с холодным компрессом на голове лежала в их с Татьяной комнатке.
— Почему я? Мишка старше, пусть он и говорит.
— Миша не умеет, ты знаешь. А Лялю он слушать не будет.
— У нее отец есть.
— Не мели ерунды! Ты себе представляешь Изю в этой роли? Так поговоришь или нет?
— Ну хорошо. Пусть приходит в субботу. Только ты к Ляльке уходи. Нечего тут создавать атмосферу всеобщего ажиотажа.
В субботу Арик явился на разговор. В дверную щелку Татьяна видела, как он прошелся по комнате своей развинченной танцующей походкой, лихо заломил кепчонку, плюхнулся на стул и положил ногу на ногу. Леонид сидел полуотвернувшись и задумчиво глядел в окно.
— Ну давай! — сказал Арик блудливым голосом и облизнул узкие губы. — Давай воспитывай!
— Давать?
— Ага, давай-давай!
— На!
Леонид выкинул руку и со всего маху впечатал кулак в Арикову скулу. Что-то хрустнуло, потом треснуло, ножка стула подломилась, Арик выругался и рухнул на пол. Татьяна зажмурилась. Открыв глаза, она увидела, как Арик, по-обезьяньи отталкиваясь руками от пола и волоча за собой остатки стула, на заднице пятится к двери. У двери он попытался встать, но нога, застрявшая в стуле, никак не хотела вылезать наружу. Арик чертыхался, падал на колени и так, на коленях, наконец, вывалился в коридор. Леонид сидел за столом полуотвернувшись и задумчиво глядел в окно.
Татьяна вышла из комнатки, подошла к Леониду сзади, обняла руками за шею и поцеловала в макушку. Он погладил ее руки и тоже поцеловал — в сгиб локтя.
— При встречах с ним я становлюсь удивительно однообразным.
— Он теперь тебе мстить будет? — сказала она с полувопросительной-полуутвердительной интонацией.
— Не будет, — зло ответил Леонид. — Он знаешь кому мстит? Кто его боится.
— Я боюсь, — прошептала Татьяна.
— Ты дурочка. Что он тебе может сделать?
— Скажет какую-нибудь гадость, а ты поверишь.
— Ну, значит, я дурак. Я дурак?
— Ага. — Она провела рукой по его волосам. — Завтра пойдем стул купим.
На следующий день Арик, сияя свежевспаханной ссадиной и лиловым синяком, сделал Рине предложение по всей форме политеса. С цветами, тортом и шампанским. Изя плакал. Капа, подперев кулачками грудь, пела «Пою тебя, бог Гименей!». Тетка Шура хваталась за сердце. Тетка Мура — за кошелек, что в этой ситуации было с ее стороны весьма предусмотрительно. «Деточка! Кровиночка!» — говорили они одинаковыми голосами и прижимали одинаковые ручки к одинаковой пухлой груди. Рина, низко наклонив голову, выпускала взгляды из-за плотных подушечек век. Никто не знал, что она думает по этому поводу и думает ли вообще.
Платье решили шить лиловое. Тетка Шура вытащила из шкафа отрез шелка чудного цвета лесных колокольчиков. С голубыми прожилками.
