Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 130
– Публики будет немного, – пробормотала мама. – Я это чувствую.
Мне не хотелось ей об этом говорить, но такой исход нашего thé dansant был неминуем. Американцы все больше склонялись к изоляционизму. Результаты опросов показывали, что наша страна еще не оправилась от огромных потерь в Первой мировой войне и от Великой депрессии и поэтому не хотела ввязываться в новый международный конфликт. Ньюйоркцы не горели желанием участвовать в благотворительном мероприятии, которое было организовано в пользу кого бы то ни было за пределами наших сорока восьми штатов.
– Мама, с началом войны в Европе твои белые русские сдали свои позиции на фронтах благотворительности.
– Да, если подумать о бедных европейцах, которым пришлось покинуть свой дом, – с улыбкой проговорила мама.
Она смотрела на перспективы заняться благотворительностью, словно какой-нибудь любитель сладостей на тарелку с пирожными.
В зале появился наш повар Серж в поварском колпаке гармошкой и в обсыпанном мукой кителе. Он бережно нес серебряную чашу с политым черничным сиропом творогом. Творог – это русское крестьянское блюдо. Серж, урожденный Владимир Сергеевич Евтушенков, происходил из российских дворян, но мама в этом всегда сомневалась. Он жил с нами и вполне мог бы сойти за моего брата, только намного младше, который говорит с жутким акцентом и все свое время тратит на придумывание новых блюд, чтобы произвести впечатление на нас с мамой.
Появление Сержа спровоцировало активность Пиа, она плавно, как крокодил соскальзывает в воду, подошла к нам с хрустальной чашей для пунша в руке.
– Серж выглядит очень аппетитно, – заметила Пиа.
Серж покраснел и вытер ладони о фартук. Долговязый и рыжий, он мог бы закадрить любую девушку в Нью-Йорке, но врожденная патологическая застенчивость удерживала его в кухне, где он предавался тихой радости запекания крем-брюле.
– Мама, возможно, не стоило арендовать зал в «Плазе», – сказала я.
Вероятность того, что зал площадью четыре тысячи квадратных футов заполнит желающая весело провести время публика, стремилась к нулю. Я украла с подноса хачапури, это такой нарезанный треугольниками масляный хлеб.
– Но ты дала объявление в «Таймс», люди должны прийти.
Мамин оркестр с чувством заиграл версию русской народной песни «Липа вековая», абсолютно несовместимую с любым танцевальным шагом.
Мама схватила меня за руку и оттащила в сторону.
– Мы продаем русский чай и сигареты, но ты к ним не прикасайся. Пиа говорит, ты их куришь со своим французским другом.
– Он не…
– С кем встречаться – это твое личное дело, но мы должны собрать деньги.
– Я знаю, что ты не одобряешь Пола, но мы просто друзья.
– Кэролайн, ты не на исповеди, но мы обе знаем, что собой представляют театральные люди. Особенно женатые артисты вдали от дома. Ты – женщина, тебе тридцать пять…
– Тридцать семь.
– Ты не нуждаешься в моем одобрении, но, если спросишь, я скажу, что в оркестре найдется пара музыкантов, которые могут составить хорошую партию. – Мама склонила голову в сторону балалаечников. – Русские аристократы.
– Им всем за шестьдесят.
– Дорогая, разборчивая птичка остается без корма.
Мама удалилась привлекать пожертвования, а я занялась последними штрихами по подготовке зала к thé dansant. И вот когда я, стоя на стремянке, направляла прожектор на оркестр и чувствовала себя при этом выставленной на всеобщее обозрение, в зал вошел Пол.
И сразу направился к стремянке.
– Рожер сказал, что я найду тебя здесь.
Великолепный зал был Полу к лицу – кремовые с золотом стены и красавец-брюнет. Меня накрыла волна la douleur – одно из многих французских слов, смысл которого сложно передать на английском. Означает «острая боль от невозможности обладать тем, кого желаешь получить».
– Просто чудесно, – буркнула я, спускаясь со стремянки и покачивая нитями речного жемчуга. – «Мог хотя бы улыбку сдержать».
– Я, вообще-то, в театр иду, но мне нужна твоя подпись на заявке на визу для Рины. Если тебе сейчас неудобно…
– Конечно удобно.
К нам подошла мама, и оркестр заиграл живее.
– Мама, позволь тебе представить – Пол Родье.
– Рада с вами познакомиться, – сказала мама. – Я слышала, вы заняты в «Улицах Парижа».
Пол одарил маму одной из своих неотразимых улыбок:
– Один из сотни, не более.
Но ему не удалось сразить маму. Для непосвященного она была воплощением радушия, но я не один год наблюдала за ней в светском обществе и могла уловить холодок.
– Извините, но я должна проследить за тем, чтобы принесли свежие хачапури. Похоже, кое-кто уже все съел.
– Хачапури? – заинтересованно переспросил Пол. – Обожаю хачапури.
– Боюсь, это для гостей, которые платят, – отрезала мама. – Но похоже, сегодня таких будет немного.
Пол слегка поклонился маме. С ней он держался очень почтительно.
– Леди, прошу меня извинить, я должен идти.
Пол улыбнулся мне и ушел тем же путем, что и пришел.
«Так скоро?» – мысленно простонала я, а вслух добавила:
– Отличная работа, мама, спровадила нашего единственного гостя.
– Эти французы бывают такими чувствительными.
– Ты не можешь рассчитывать на то, что здесь кто-то задержится. Ньюйоркцы скорее умрут, чем станут есть творог. И знаешь, для привлечения публики неплохо было бы предложить гостям алкоголь.
– В следующий раз будем продавать венские сосиски с фасолью. Если бы ты была устроителем, все закончилось бы пикником с бутылью кукурузного виски на столе.
Я переключилась на оформление зала и стала помогать ворчливой Бетти развешивать над дверями гирлянды из хвойных веток. За этим занятием я мысленно составляла длинный список дел, которые не успевала сделать. Отчеты для Рожера. Мои посылки.
И почему мама такая упрямая? Пора бы уже адаптироваться к двадцатому веку.
Я почувствовала на себе чей-то взгляд, обернулась, и да – мне подмигнул самый старый балалаечник в оркестре.
Спустя час даже мама признала поражение. Нашими единственными потенциальными клиентами были гости «Плазы» – парочка из Чикаго по ошибке забрела в зал и тут же выскочила, как будто мы являли собой колонию нудистов.
– Да, это провал, – констатировала мама.
Я потянула гирлянду со стены:
– Я тебе говорила…
Закончить я не успела – в холле снаружи поднялся такой галдеж, что мы уже не могли услышать друг друга. Двери распахнулись, и в зал хлынула разношерстная толпа, в которой можно было увидеть представителей всех ступенек социальной лестницы. Все были ярко накрашены и одеты по моде двадцатых годов. Женщины с холодной завивкой и в двойках[14]. В платьях с заниженной талией и прической боб, как у Луизы Брукс. Роскошные красотки со стрижкой под мальчика а-ля Жозефина Бейкер, в расшитых бусами и стразами атласных платьях. Мужчины в старомодных костюмах и котелках. Замыкали толпу музыканты в смокингах со скрипками и саксофонами в руках. Мама замахала им, чтобы они присоединялись к оркестру. Мне показалось, что она от радости готова до потолка прыгать.
Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 130
