На мою фигуру посмотри,У меня не жизнь теперь, а попурри…
Остается пять ступенек. Всего пять ступенек. Я смотрю не на людей, а под ноги. Я уже больше не слышу музыки. Музыка превратилась в огромный шар звука, катящегося за мной вниз по лестнице. Жаль, что у меня нет биты, чтобы заслать его подальше… Я почти дошла. Почти закончила. Но нет. Я спотыкаюсь и падаю. И это не незначительное падение. Моя голова ударяется о край последней ступеньки, ноги перелетают через голову. Я чувствую удар, потом словно бы треск рвущейся ткани. Что-то мокрое…
Музыка все играет, но я просто лежу на мраморном полу. Белое бикини и скособоченные синие стилеты. Руки-ноги раскинуты, словно, спускаясь на лыжах, я налетела на камень. В голове у меня жгучая боль, такая сильная, что я ее почти не чувствую. Щеки у меня горят. Я знаю, что все стоят и на меня смотрят. Не могу позволить, чтобы они увидели, как я плачу. Я буду лежать тут, пока все не уйдут домой. Пусть на меня наступают. Мне все равно. Тогда я проберусь к себе в комнату. Постараюсь не попадаться на глаза Бэбс. Стану проигрывать в голове этот кошмар и недоумевать, как же это я сумела придумать такой идиотский план. Если бы я просто последовала примеру Фрэнсис, то не попала бы в такую передрягу. Она, наверное, все еще смотрит телевизор в комнате Стейси, пьет свой ананасовый сок, ест зеленое желе, в котором плавают крошечные оранжевые спасательные круги.
Чья-то рука у меня на спине… Она ласково меня гладит, потом берет за правый локоть, чтобы поднять. Поначалу я ничего не вижу, потому что лицо у меня залито кровью. Кровь струится из моего лба, и от того все размыто. Бэбс, говорю я себе. В кои-то веки она меня пожалела. Сейчас она мне скажет, мол, ничего страшного, мол, никакое это не фиаско, мол, я старалась как могла.
Я смотрю в пол и вижу рядом со своими ее стилеты цвета морской волы. Тут происходит нечто странное. Я вижу руки, которые меня касаются, меня поддерживают, и до меня доходит, что это не ее руки. Я поднимаю глаза и вижу его. Мака.
Он держит меня за локоть осторожно, просто чтобы удостовериться, что я не поскользнусь в крови и не упаду еще раз. Он отводит волосы от моего лица. Я не слишком четко его вижу, но понимаю, что он не потрудился одеться к празднику, что на нем самая обычная будничная рубашка. Пахнет от нее, как от всех прочих его рубашек, и от запаха я начинаю плакать. Я прислоняюсь к нему. Если бы Мак пришел раньше, Бэбс, вероятно, напрочь забыла бы про мой танцевальный номер. Ничего этого не случилось бы. Но теперь он тут. Наконец-то он пришел меня спасти.
Я чувствую другую руку на моем локте. Она отрывает меня от Мака, тащит на кухню. Бэбс. Она, наверное, вне себя, потому что Мак успел ко мне первым. Хочет утвердить свое право матери. Утешить меня. Мак идет за нами через распашную дверь. Мы все еще идем, когда вслед за нами бегом врываются Лукас и Поппи.
Хотя на кухне с нами еще трое взрослых, для меня в целом свете нас только двое: Бэбс и я. Повисает пауза. А потом… А потом Бэбс отводит правую руку, замахивается и дает мне пощечину. Со всей силы. По лицу. Я едва не падаю снова, но левой рукой она меня удерживает. Отвешивает новую пощечину. Щеку саднит, но боль – более живая и сконцентрированная, чем неряшливая кровь, льющаяся у меня со лба. Если бы от пощечин не было больно, ощущение было бы приятным. В каждой пощечине силы больше, чем Бэбс когда-либо обращала на мое тело. Оба раза, когда ее ладонь врезается в мою щеку, контакт превращает нас в единое существо. Я чувствую ее энергию и ее злость. А еще ее реакция воспринимается как любовь.
