Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 76
– Я и сам могу принимать решения. Я не щенок, – прошептал я одними губами.
Мама завернула за угол, так и не обернувшись. Шаги ее стремительно удалялись.
– Я не щенок! – сказал я уже громче и довольно сердито.
Мои ладони сжались в кулаки, а сердце возмущенно забилось. Где-то довольно далеко открылась дверь и вновь закрылась с протяжным скрипом за прошедшими сквозь нее каблуками. Я топнул ногой и почувствовал, как лицо налилось кровью.
– Я не щенок! – крикнул я изо всех сил, раздосадованный до слез, ударил кулаком в стенку и бросился бежать в противоположную сторону.
Так как это была моя школа, и я соответственно во время перемен успел дотошно изучить все ее лестничные пролеты и ходы, мне не доставило никаких усилий пробраться к заднему выходу, о существовании которого мама даже не подозревала.
Вырвавшись на противный стальной дождь, я накинул куртку, которая, к счастью, оказалась в моих руках, костяшками утер слезы и со всех ног понесся по мостовой. Умом я даже не сразу решил, куда бежать, ноги сами понесли меня в правильном направлении, и когда я наконец вынырнул из водоворота своих мрачных мыслей и огляделся по сторонам, то понял, что именно сюда и никуда больше сейчас и надо было податься. Бежал я по Котельнической набережной.
Впереди торчала высотка, под небом, вспарывая тучи и пряча в них свои башни, как Монблан вершины. Под покровом облаков она казалась еще более недоступной и закрытой для обычных смертных, но я оставил страх и сомнения где-то в школьных коридорах и, наконец добежав, буквально вспорхнул по ступенькам и ворвался в мраморный холл, как хозяин.
Холл был пуст и все также погружен в накопившуюся годами густую тишину, как и в прошлый раз. Внезапно мое прерывистое дыхание из незаметного превратилось в грохочущее, как мотор автомобиля. Холод жег мое горло, а ноги хлюпали в промокших ботинках. Но мне было не до таких мелочей, как самочувствие. Я шмыгнул красным носом и решительно направился к светящемуся вдали лифту.
– Стоять, – раздался тихий могильный голос по левую сторону, и, как и при первом визите, я подпрыгнул от испуга.
Кровь запульсировала в висках, и я с трудом заставил себя повернуть голову. Под спящей пальмой стоял все тот же столик, а за ним сидела все та же консьержка-репейник и держала в прозрачных пальцах все то же вязание. Или уже другое? По сути, это не имело никакого значения. Консьержка смотрела на меня ровным взглядом всезнающего существа, давным-давно отбросившего какие-либо мирские страсти и вожделения. От нее веяло холодом, который не могла скрасить даже экзотическая пальмочка, а воздух донес до меня сырой запах болота. Консьержка ничего не делала. Просто сидела и смотрела. Но тихий ужас положил мне на горло свои ледяные пальцы, и я уже готов был броситься обратно к выходу, как она протянула ко мне свою сухую, как куриная лапа, руку. Я затаил дыхание.
– Его нет, – проговорила она. – Но он оставил тебе это.
– Это? – выдохнул я беззвучно.
Консьержка молчала.
– Ой!
Только теперь я заметил конверт, который она держала в руке. Деревянными ногами я подошел к столу и взялся за протянутое мне письмо. Гладкая бумага приятно хрустнула и сверкнула, поймав блик от люстры. «Адаму» – прочитал я чернильную надпись под длинным ногтем консьержки и потянул конверт к себе. Но бабка держала его цепкой хваткой. Я поднял на нее вопросительный взгляд. Ее бесцветные глаза, прикованные к моим, как будто и не меняли выражения, но за считаные секунды заставляли пережить целый шквал эмоций, главной из которых было острое желание бежать сломя голову на все четыре стороны. Наконец она разжала белые пальцы, и я мигом сунул письмо в карман.
– Сп-пасибо, – кивнул я и уже повернул к выходу, как ее шершавый голос остановил меня.
– Ты не знаешь, кто он, – сказала она все так же ровно.
В кармане я сжал письмо покрепче, словно опасаясь, что бабка выпрыгнет и выхватит его, и покосился на нее с опаской.
– А ты мягкий, как клубок нитей, – продолжила она, перекатывая перед собой фиолетово-красный шерстяной комок. – Из тебя можно связать, что угодно. Можно сделать так… – Она взяла спицу, поддела несколько нитей и вытянула их из клубка. – Можно так… – Она взяла вторую спицу, вставила обе в лохматый клубок и практически свернула его в восьмерку. – А можно… – она вынула одну спицу, занесла ее повыше и вонзила изо всех сил в шерсть, – и так.
Я съежился, словно острие всадили мне в грудь. Консьержка вынула спицы из несчастного растрепанного клубка и собрала его обратно в более-менее правильный шар.
– И все это не так уж страшно. Если когда-то у тебя появится вот это.
Медленно и очень аккуратно она вставила спицу в еле живой клубок, который не рассыпался только благодаря ее рукам, и разомкнула ладони. Пронизанный твердой спицей клубок, вместо того чтобы распасться, остался шаром.
– Но вот это, – указала консьержка на держащую спицу, – должно быть твоим.
Я медленно кивнул. Не потому, что все понял, а потому, что мне хотелось поскорее убежать. Образы клубка и спиц остались гравировкой в моем мозгу, и я знал, что смогу в любое время достать их, покрутить, рассмотреть и подумать хорошенько наедине с собой.
– Иди, – сказала бабка.
И я пошел. Не оглядываясь. Что-то говорило мне: если я обернусь, то не увижу больше ни ее, ни стола, ни пальмы. И тогда мне станет по-настоящему жутко. Сначала я шел сдержанно, потом все быстрее и быстрее. А выскочив за тяжелую дверь, я снова побежал, полетел с развевающимися полами незастегнутой куртки по черному асфальту и затягивающимся тонким льдом лужам. Я бежал и бежал, бежал и бежал, сам дивясь своей выдержке. И не понимая, зачем я бегу, так как домой мне совершенно не хотелось.
Не буду описывать оглушительный ор, который встретил меня в родительском очаге. Ни ор, ни тряски, ни угрозы… В этот раз извиняться или делать какие-либо шаги к примирению никто не был намерен. Получив великолепную причину отвести чувства на ребенке, родители выплеснули на меня всю накопившуюся от непростой жизни злость и фрустрацию. Так как неуспеваемость в школе была самым главным детским грехом, еще до непослушания родителям, душу можно было отвести по полной программе, не опасаясь даже осуждения соседей. Я же вытерпел все молча и стойко, мысленно держась за письмо в кармане куртки, которую успел повесить на крючок в коридоре, и не опасался за сохранность моей драгоценности. Потому что на тот момент потерять письмо было гораздо хуже, чем потерять год в школе. Второе было восполнимо, первое – нет. Я был так безучастен, что даже пожалел старающихся зря родителей.
Наконец они и сами осознали бессмысленность этой телесной и моральной порки и отправили меня в комнату, как в заточение. Соврав, что мне надо в туалет, я по пути прошел мимо куртки и достал заветное письмо. Шелковистая бумага была слегка влажной, и я уже испугался, что дождь мог размыть чернила, но тревога моя была напрасной.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 76
