Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63
А потом объявили, что поезд отправляется, и мы спешно попрощались; я еще постояла на перроне и помахала рукой, когда поезд тронулся, разрывая наши отношения. Грустно мне не было. Но это ощущение, когда ты внезапно забываешь, что происходит, и можешь только с неожиданным чувством счастья смотреть на него, не видя ничего вокруг, – это мое единственное воспоминание, которое обещало, что, может быть, однажды…
По окончании гимназии я не стала подавать документы в университет, придерживаясь решения не привязываться к этой стране, а пойти путем цепи эмиграций и перемещений и – мне казалось – обретения большей свободы. Я устроилась работать в музей современного искусства и в течение года бойко рассказывала нечастым группам посетителей про то, как любой образ расплывается и может вбирать в себя бесконечное количество интерпретаций; в течение этого же года сдала экзамен, собрала и разослала свои документы, подала заявки на все гранты и стипендии, какие только нашла. А в начале мая, подтвердив в финансовых службах университета, что частичной стипендии от комитета по поддержке карьеры женщин-эмигрантов, а также моих сбережений и вложений родителей должно хватить на то, чтобы оплатить обучение, я поставила свою подпись на приглашении из Оксфордского университета.
Я надеялась, что на этот раз смогу держать все под контролем и не сорваться снова в хаос. Родители тоже вели подготовку к отъезду: через месяц после меня и они покидали Германию, чтобы вернуться домой, в Казахстан, – и это было хорошо. Несмотря на все положительные перемены и старания последних лет, Германия все равно оставалась чужой и ощущение «лишних людей» не покидало. И если родители не могли пойти путем постоянного перемещения, как задумала для себя я, они захотели вернуться к корням, которые теперь ценили гораздо сильнее. Я радовалась тому, что они снова обретут дом, а я – хотя бы его образ. Поэтому, когда в конце сентября мама с папой провожали меня во Франкфуртском аэропорту на рейс до Лондона, опустив тяжелую минуту прощания, все было нормально, все было в порядке. Просто я знала, что теперь всегда буду одна. И это было окей.
Глава пятая, в которой я объясняю, что Оксфорд – это самое страшное место, где мне довелось побывать за свою жизнь, и здесь же рассказываю о том, что общего между аддеролом и прокрустовым ложем сверхчеловека
Два заведения в Оксфорде претендуют на звание самых старых в городе: «Гранд-кафе» и «Квинз Лейн Кофе Хаус». У каждого студента свои предпочтения, но мне все же капельку больше нравилось «Гранд-кафе» с его мрамором и коваными стульями – против более «английского», приближенного к пабу варианта «Квинз Лейн».
За первый год учебы в Оксфорде у меня сложились привычки и отношения; и поэтому каждое воскресенье в одиннадцать тридцать я, Алекс и Матеас встречались в «Гранд-кафе» за бранчем (то ли завтраком, то ли ланчем), стараясь всегда занимать столик в углу, рядом с зеркальными стенами.
Алекс – из тех ребят, что постят в инстаграме каждый свой вздох, чего уж там говорить о завтраке. Он вертится на стуле и так, и так, и так, то включает вспышку, то отключает, встает, потом садится, потом просит Матеаса подвинуться, переставляет тарелки, отодвигает стол поближе к стене. Но нет – фотография блинчиков все равно нехороша. Мы с Матеасом молча встаем, садимся, начинаем пить чай, перестаем пить чай, передвигаем тарелки и ничего не говорим. Алекс безуспешно мечтает перещеголять какого-то популярного оксфордского блогера, который публикует по три фотографии в неделю, а читают его чуть ли не сто тысяч человек. Блог называется «Архитектура и еда» – потому что там фотографии архитектуры и еды; и бедный Алекс просто сходит с ума. В отражениях зеркал мы за три года сфотографировались по меньшей мере пару сотен раз и столько же придумали оригинальных комбинаций для фотографий кофейника, бекона и Алекса, лицо которого принимало такое блаженное выражение, когда он вдыхал запах свежесваренного кофе, что, несмотря на древность приема, очередная воскресная кофеграфия Алекса все еще смешила его френдов – правда, не столь многочисленных, как у заклятого блогера, про которого никто не знал, кто он такой.
– Ну вот, опять, – захныкал Алекс, – у архитектора на прошлой неделе так здорово получилось, я чуть не заплакал, когда увидел. – И он снова хватает со стола телефон, начинает щелкать и показывать мне фотографии блинчиков.
– Слушай, Алекс, ну хватит уже! У твоего архитектора все всегда получается лучше, потому что он придумал постить про архитектуру и еду первый, а теперь все пытаются это повторить. Придумай что-нибудь свое! – говорит ему Матеас. Я киваю, соглашаясь. Этот разговор происходит у нас каждое воскресенье, и вот уже которую неделю Алекс страдает – в поисках вдохновения и идеи для своего блога.
Он взъерошил волосы и поправил воротничок клетчатой рубашки. Алекс – типичный британец, еще один Гарри Поттер. Маленький, юркий, кудрявый, умный и в очках. Но самое главное – нерешительный. Это типичная черта всех британских парней, и одна из главных загадок моей жизни отныне – это понять, как люди в этой стране строят отношения и как заводят семьи. Потому что вечер за вечером, вечеринка за вечеринкой я вижу только одно: как девочки пьют пиво с девочками, а мальчики – с мальчиками. И как после четырех-пяти бутылок ситуация внезапно меняется: девочки и мальчики вдруг перемешиваются, начинают разговаривать, потом целоваться, а потом вдруг исчезают пара за парой. А на следующее утро в столовой все повторяется заново: девочки пьют кофе с девочками, а мальчики – с мальчиками.
Другой социальной динамики я в этой стране пока не видела. Никаких комплиментов, цветов и прогулок вдоль реки. Любой взгляд считается лишним, любое слово приравнивается к действию. Единственная возможность заговорить с девушкой – когда ты настолько пьян, что становишься смел; но поскольку ты так сильно пьян, то на следующее утро приходится обнулить все, что было, потому что это было не всерьез.
Англичане вообще пьют очень много и очень плохо. Я помню свои первые впечатления от культурной жизни в Оксфорде: в семь вечера вы все – нарядные, в черных мантиях – сидите на длинных деревянных лавках и слушаете молитву. В восемь – переходя от компании к компании с рюмкой портвейна в руках отпускаете остроумные замечания. В девять официальная часть заканчивается, и начинается время эля, пива и алкогольных игр – кто забросит мячик для гольфа в стакан, кто нет, кто перевернет его щелчком, кто проиграет и должен пить залпом. Мантии исчезают, декольте проявляются, и фирменные мини-юбки англичанок, и их порозовевшие фарфоровые щеки и лихорадочные глаза. Еще полчаса – и на остатки алкоголя на вашу вечеринку ввалится команда гребцов, все в тогах из простыней, потому что у них сегодня – тематическая вечеринка. И дальше – уже бесконечное мелькание и путаница голосов, танцев, тел, алкоголя, – а когда возвращаешься домой, на тротуаре, вытянув ноги, сидят безупречные английские розы, блондинки в маленьких черных платьях, и наслаждаются последней сигаретой перед понедельником.
Столько алкогольного угара – да и просто алкоголя, если честно, – я в жизни не видела. Я видела бездомных людей, которые живут от бутылки до бутылки, видела преуспевших в последние советские годы мужчин, которые не смогли приспособиться к новой жизни и искали утешения. Видела мужчин и женщин, которые могли лихо опрокидывать стопку за стопкой и не пьянеть. Видела немецкие пивные, заполненные литровыми кружками, крупными официантками в пышных платьях и гудящие перекрикивающими друг друга голосами. Но такого отвязного, буйного, дикого веселья я не видела никогда.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63
