— А с посадником как же? — спросил он. — Мне ведь сказали, что я буду говорить с посадником.
— Может и будешь, откуда нам знать.
— А за что мне все это?
— Ну, не дури, добрый человек. Будто не знаешь.
— Не знаю! — Детин повысил голос.
— Так-таки не знаешь?
— Нет!
— Не кричи, а то шея вздуется. Кошель давай.
— Да объясните мне… люди добрые… за что наказывают меня! Я ведь… ведь я — Детин!
— Мы знаем.
— Я самый богатый человек в городе!
— Поэтому мы и будем к тебе хорошо относится, пока не околеешь. У тебя в кошеле много монет, небось.
Детин рванулся к выходу, но ратники были к этому готовы и схватили его — унизительно, за руки и за шиворот, не доставая сверды.
— Остынь, — сказал один ратник.
— Пусти!
Последовал короткий удар в скулу и щеку, и за ним еще один, в глаз. Затем Детина пнули коленом в живот, и дыхание пропало. Детин опустился на корточки, широко открыв рот. С нижней губы закапала кровь.
— Не дури, богатый человек, — наставительно сказал говорливый ратник. — Не дури. Давай сюда кошель.
Детин попытался отвязать кошель от гашника, но пальцы не слушались. Один из ратников достал нож и перерезал Детину гашник. Рубаха упала до колен.
— Сленгкаппа богатая какая, — сказал другой ратник.
— Оставь ему, — не согласился говорливый. — Ночи нет-нет, да и бывают холодные нынче. Ого!
Он открыл поданный ему кошель.
— Здесь только золото, — сказал он, не веря глазам.
— А ну, покажи, — сказал другой ратник.
Третий присоединился.
Детин выпрямился и покорно стоял рядом, пока ратники восхищенно перебирали монеты, подкидывали их, пробовали на зуб. От унижения хотелось выть.
— Ну, ладно, раз такое дело, — сказал говорливый ратник. — Вот тебе, Детин, веревка добротная. Держи крепко конец, и мы тебя спустим. Ты вот что, ты ее на руку себе намотай, вроде как перевязываешь ссадину. Вот так, — он показал как. — Давай, наматывай. Вот, правильно. Ну, пойдем.
Они подошли к яме. Детин с опаской заглянул вниз. Глубины было три человеческих роста. Потянуло зловонной сыростью и еще чем-то. Что там было, на дне — не хотелось даже думать.
Он держал веревку, и его спускали — произошло это очень быстро, опомниться не успел.
Некоторое время спустя к яме подошел тиун и, не заглядывая в нее, скучным голосом объявил Детину, что обвиняется он в убийстве уважаемого человека по имени Рагнвальд, и что через два или три дня состоится суд. Детин пытался что-то спросить, но тиун не проявил никакого интереса к его вопросам и ушел, не попрощавшись.
* * *
В это же время между предводителем наемников Ньорором и князем Ярославом произошел, в ярославовых палатах в Верхних Соснах, неприятный разговор.
— Уж не обессудь, конунг, — спокойно говорил Ньорор, глядя Ярославу в глаза. — Я бы и рад тебе служить дальше. Но обстоятельства не позволяют мне и впредь кормить воинов лишь обещаниями. Полгода мы здесь торчим. Задаток мои головорезы давно проели и пропили. Грустят они без дела и без золота. И так они уж недовольство проявляли. А теперь еще кто-то убил Рагнвальда, а Рагнвальд был символом воинства в степени не меньшей, чем Эймунд. И стычки с новгородцами участились.
— Стычки с новгородцами были и до убийства Рагнвальда, — сказал Ярослав мрачно. — И новгородцы тут не при чем. Твои люди, Ньорор, вместо того, чтобы договариваться о прокорме впрок — оскорбляют, вместо того, чтобы брать в долг, берут не спросясь. Что же — новгородцы их за это любить должны?
— Конунг, их здесь три тысячи. Две тысячи девятьсот в Хольмгарде, или, как тут говорят, в Новгороде. Сто человек здесь у тебя, под боком, и, как тебе известно, ведут себя смирно. Поскольку им платят. Ты их подкармливаешь, и даже ангажируешь им тут девок из хорловых теремов. Но те, что в Хольмгарде — растеряны. И огрызаются. Если в самое ближайшее время не будет найден и казнен убийца Рагнвальда, я просто не могу ручаться за дальнейшее. Найди мне денег, конунг. Воинам немного нужно, у них скромные запросы. Или же давай отправимся в поход.
— В какой еще поход?
— На Киев. Тебе же хочется занять престол брата.
— Во-первых, с чего ты взял, что тебе известно, чего мне хочется.
— Знаю.
— Нет, не знаешь. Во-вторых, идти с тремя тысячами войска на Киев — безумие. И даже если новгородцев тысяч пять наберется — все равно безумие. В Киеве Святополк, не прежний, но утвердившийся, и Болеслав, с которым не шутят. Скажи-ка мне, Ньорор, а если убийцу Рагнвальда не найдут? Или найдут, но оправдают? Что тогда?
— Лучше бы этого не случилось.
— И все же?
— Будет смута. Будут гореть дома. И мне придется увести всех моих воинов. После этого Житник со своей хольмгардской дружиной, а она четыреста ратников насчитывает, придет сюда и схватит тебя, конунг. И тебя либо убьют нечаянно, что вероятнее всего, либо заключат в темницу навсегда. Или же…
— Или?
— Или же давай наконец устраним Житника. Ты ведь для этого и привел нас сюда.
— Нет.
— По-моему, самое время.
Ярослав вздохнул. Было унизительно — посвящать наемника в свои замыслы, делиться суждениями. Да и опасно. Но выхода не было. Наемникам, чтобы они не спрашивали отчета, следует платить.
— Сколько ты говоришь у Житника ратников?
— Четыреста человек.
— Это все мечты, Ньорор.
— Если ударить внезапно, вряд ли он успеет собрать больше тысячи. С Хольмгардом у него отношения тоже не очень хорошие.
— А он и не будет никого собирать. Он просто уйдет в лес. Собирать будут окрестные землевладельцы и лесные волхвы. И будущей весной он вернется с сорока тысячами войска, выбрав момент, когда меня нет в городе. И всех твоих головорезов отчаянных и бесстрашных подвесят за ребра вдоль псковско-новгородского хувудвага, по древнему обычаю, берущему начало от рюриковых соратников.
После недолгого молчания, Ньорор встал и пошел к двери.
— Найди деньги, конунг, — повторил он и вышел.
Некоторое время Ярослав сидел, привалившись спиной к стене. Нужно было что-то предпринимать, кого-то уговаривать, куда-то спешить, но ничего делать не хотелось. Совсем ничего. И дело было не в Ньороре и не в наемниках. Все-таки он заставил себя встать, подойти к двери, поманить к себе холопа и велеть ему найти и привести Явана, который недавно прибыл с известиями в Верхние Сосны.
Яван, хмурый, невыспавшийся, вошел в горницу князя и коротко поклонился.
— Яван, ты обещал мне деньги — где они?
