Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 43
– Мариш, – слышу голос мамы. То ли кажется? То ли на самом деле?
Высовываю голову из-под одеяла. Точно, мама. Смотрит на меня с состраданием и руки тянет, чтобы обнять.
Не надо меня жалеть, не надо! Ненавижу все эти телячьи нежности. Сейчас расспрашивать начнет: что, зачем и почему?
– Расскажи, выговорись. Сразу полегчает.
Ну вот! Началось! Сквозь слезы на Иринку смотрю, а та кивает: расскажи, – типа мама права. Не хочу я о нем говорить. Это мой бред! Моя сказка! Пусть даже без хеппи-энда. Отстаньте все от меня уже!
Но мама и не думает уходить. Наглаживает меня, как кота, по затылку, шее, спине:
– Мальчик один, – говорю, вытирая слезы. – Пристает ко мне постоянно. Заколебал уже. То названивает, то обнять пытается, то целоваться лезет. А меня воротит от одного его имени!
Вот это выговорилась! Выпалила на одном дыхании и замерла в ожидании. У Иринки лицо скривилось, как будто лимон целиком слопала. Мама тоже на нее косится. Подтверждения, что ли, ждет? А Иринка кивает… Как же я ее люблю!..
– Таких мальчиков взашей гнать надо, пока ничего ужасного не случилось. Ничего ведь не случилось? – строго говорит мама, и я усердно мотаю головой. Она смягчается, снова гладить меня начинает: – Хорошо, что рассказала. Главное, вовремя.
Целует меня в лоб и уходит, дверь за собой прикрывает. Иринка уже ночник включила. Шепчет мне:
– Не за что. Смотри, чтобы тебе потом это боком не вышло. Оклеветала человека просто так.
– Почему оклеветала? – снова всхлипываю я. – Если он меня реально достал…
Отвернулась к стенке, делаю вид, что уснула. А сама думаю: смеялся он надо мной, что ли? Но зачем? Для чего все это было вчера? И опять плакать хочется…
12
– Ни-ки-та, – слышу голос матери. Протяжно так будит, как причитает.
Вскакиваю. Ничего не понимаю. За окном темнота непроглядная. Видно, очень рано еще.
– Что случилось?
– Ой, Никита, – чуть не плачет, – бабушку парализовало. Соседи ночью позвонили. Надо ехать к ней. Я сумки собрала. – И кивает в сторону трех огромных баулов. – Еле утра дождалась.
Понимаю тонкий намек.
Баб Таня (мамина мама) в деревне живет, у черта на куличках – в ста с лишним километрах от города. На электричке добираться надо, а потом еще со станции пиликать километра три по грязи. Можно и на маршрутке доехать, но с трассы идти еще дальше. А в саму деревню газельки не заезжают. Есть, конечно, автобус, который до райцентра и обратно мотается, но это совсем в другую сторону.
– Поехали. Куда деваться?
Смотрю на мать и не узнаю. Как будто постарела.
А сам тут же соображаю: надо как-то с Мариной связаться. Но как? В зале на столе Настины тетради стопочками лежат. Где бы глянуть, есть ли у девятого «А» в субботу физика? Ворошу бумаги, записную книжку быстренько пролистал – не до приличий. Ничего похожего на расписание. Пойти напрямую спросить? Как это со стороны смотреться будет? Мы ведь даже не встречаемся как бы. Да и будить человека не хочется.
Ладно. Будь что будет. Другого выхода все равно нет. Пишу размашистым, корявым почерком на клочке бумаги в клеточку: «Позвони мне» – и свой номер телефона. А потом, подумав, приписываю: «Никита К.». Вкладываю в ее тетрадь записку, а тетрадь после прячу в середину стопки, чтобы мои каракули не попались ненароком кому не следует.
Получит записку – позвонит или хотя бы эсэмэску черкнет. А я уж объясню, что вряд ли в выходные встретиться получится. Причина, конечно, как в анекдоте: бабушка больная. Но не врать же, если это на самом деле так? Тем более, я ведь не такой незаменимый внук, чтобы с бабушкой нянчиться, – просто матери сумки отвезу до деревни, и все. Можно, конечно, вообще без записки обойтись… Кто мы друг другу? Никто пока еще, чтобы оправдываться. Но я так не могу. Сам бы извелся, если бы она пропала куда-то. А может, у них вообще в субботу физики нет…
Выходим из дома, а дождь все моросит монотонно. Уж лил бы в полную силу или совсем, что ли, прекратился. У соседнего подъезда парочка отирается. Видно, после бурной ночи никак разойтись не могут. Длинный со спины на Настиного Виктора смахивает – и фигура, и рост, и макушка. Только это гопник какой-то, по ходу. Кто еще в синем костюме с полосками расхаживать по улицам может, не стыдясь надписи «Абибас»? А девчонка с ним хохочет. По голосу Дашку узнаю. И не удивляюсь. Только противно становится, что сам когда-то точно так же с ней…
До вокзала на троллейбусе добираемся. Маршрутки в шесть утра битком мимо проносятся. Люди, как селедки в бочке, с прижатыми к стеклу искривленными лицами «выкати глаз» едут на работу. Хорошо, что я не в их числе. Пока.
Электричка отправляется в семь пятьдесят. Смотрю на старинный циферблат в центре зала ожидания – еще полчаса. Что ли, кофе выпить? Вот и автомат. Надо глянуть расписание на обратный путь. На двенадцатичасовую точно не успею. А на восемь вечера смысла нет, только грязь месить в потемках, пока до станции доползешь. Да и домой доберешься, когда за полночь перевалит. Все равно не увидимся… Лучше уж в воскресенье в двенадцать уехать.
Едем медленно, колеса стучат – убаюкивают. Голову матери на плечо кладу, как в детстве (ездили к баб Тане часто), и вырубаюсь.
Просыпаюсь минут через сорок – все еще посадки вдоль железной дороги тянутся. Шея затекла. А мать как сидела, так и сидит в одном положении. Думает о своем. Лицо напряженное, прядь волос из-под беретки выбилась. Тяжело ей, – мать родная все-таки. И не сильно старая, чтобы вот так – бац, и все. Около семидесяти вроде…
– Ма, а сколько ей?
– Семьдесят один. – Сразу понимает, о ком спрашиваю, хоть я и не называл имени.
Помню баб Маню – соседку. Лет сто ей, наверное, было, а выползала к подъезду на самое солнышко и сидела, нос грела. Попутно еще умудрялась совать его во все дыры, всех знала и запоминала: кто, к кому, куда. Только в том году ее не стало. И выдохнули все как-то с облегчением: мол, отмучилась. А сейчас у меня внутри все скукожилось: пусть бы баб Таня еще лет тридцать пожила, как баб Маня.
Подъехали к станции. Стоянка две минуты, а то и меньше. Швыряю баулы прямо с порожков на платформу, сам слезаю и матери руку подаю. Вглядываюсь в даль (платформа высоко, на насыпи) – точно ползти ползком. А мать из сумки сапоги резиновые достает.
– Откуда это? – удивляюсь.
– В кладовке валялись без надобности. Еще отец носил. Главное, чтобы малы не были, а в больших докондыляешь уж как-нибудь.
С ходу вижу, что утону в батиных сапогах. Можно прямо в кроссовках в них нырять. Так и делаю. Хорошо зашли.
Пока по этой черноземной жиже до деревни доползли, семь потов сошло. Хорошо хоть, дождя нет. Как давно я тут не был, даже не вспомню. Тем более в межсезонье. Пару лет назад летом приезжали, на речку с отцом гоняли. А потом подрос, гулюшки пошли. Какая деревня? В честь какого праздника?
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 43
