Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 98
Да, я люблю научную фантастику. Такой научно-фантастический сценарий в принципе правдоподобен и на первый взгляд не противоречив с логической точки зрения. Но готовы ли мы поступиться своей властью над внутренними состояниями – властью, которая позволяет нам сказать, что эти два состояния должны быть одинаковы, потому что мы их одинаково чувствуем? Хотим ли мы передать эту эпистемологическую власть экспериментальной науке о сознании? Это – суть проблемы Невыразимости, и вряд ли многие из нас с готовностью перейдут на новую систему описаний. Поскольку традиционная народная психология – это не только теория, но и практика, то со стратегией Черчленда, именуемой им «элиминативным материализмом», может быть связано еще большое количество сложных проблем. По его словам, «элиминативный материализм – это утверждение, согласно которому наша здравомысленная концепция психологических феноменов дает начало принципиально ложной теории – теории настолько глубоко ущербной, что и принципы, и онтология ее будут скорее отброшены в конечном итоге, чем просто редуцированы к развитой нейронауке»18. У взгляда Черчленда есть и другое оригинальное толкование: если попросту отказаться от мысли, будто у нас есть какое-то там сознание, и отточить врожденный механизм интроспекции с помощью нового и гораздо более точного понятийного аппарата, который предлагает нейронаука, то мы и откроем многое, и обогатим нашу внутреннюю жизнь, став материалистами. «Итак, я полагаю, что те, кто ценит поток и контент своих субъективных феноменологических переживаний, не должны опасаться прогресса материалистической нейронауки, – отмечает он. – Напротив, приложение материалистической кинематики и динамики к психическим состояниям и когнитивным процессам приведет не к мраку и подавлению нашей внутренней жизни, а к рассвету, который подлинно осветит ее чудесную сложность – особенно в приложении (ее) к себе, к прямой интроспекции самосознания»19.
Но пока еще люди в большинстве не готовы превращать то, что прежде было невыразимым, в общественное достояние, которое будет обсуждаться с использованием словаря нейрофизиологии. Они сочтут, что это не то знание, которое они изначально хотели приобрести. И, что еще важнее, они могут опасаться, что на пути к решению проблемы мы потеряем нечто более глубокое, а именно эпистемологическую власть над нашим собственным сознанием. Теории сознания имеют психологические и культурные последствия. К этой теме я еще вернусь.
Проблема Эволюции: не могло ли все это произойти в темноте?
Проблема Эволюции – одна из самых сложных для теории сознания. Зачем и в каком смысле оказалось необходимым развить в нервной системе животных сознание? Не могли ли вместо сознательных существ появиться зомби? Ответ на это – и да и нет.
Как я отмечал во введении, сознательный опыт не относится к явлениям типа «все или ничего», он обладает степенями и оттенками. У сознания на этой планете долгая история. У нас есть свидетельства того, что теплокровные позвоночные Земли (а возможно, и некоторые другие существа) обладают феноменальным переживанием. Основные характеристики мозга, обеспечивающие сенсорное переживание, наблюдаются у млекопитающих и являются гомологичными благодаря общему предку. Возможно, у них нет речи и понятийного мышления, но есть ощущения и эмоции. Животные несомненно способны страдать. Но, поскольку они не сообщают об этом словесно, более глубокое исследование практически невозможно. Нам надо разобраться с тем, каким образом Homo sapiens – на протяжении эволюционной истории и на протяжении жизни индивидуума, начиная с младенчества, – приобретает это поразительное свойство, которое состоит в том, чтобы успешно и не осознавая того проживать свою жизнь в тоннеле эго.
Прежде всего, не будем забывать, что эволюция направляется случайностью и не преследует определенной цели. То, что мы называем непрерывным совершенствованием нервной системы, достигается слепым процессом наследственных изменений и отбора. Некорректно будет считать, что эволюция должна была изобрести сознание, – в принципе, оно могло оказаться бесполезным побочным продуктом. Никакой необходимости здесь нет. Не всякое изменение – адаптация, а если и адаптация, то необязательно наилучшим образом замысленная, поскольку естественный отбор может работать только с наличным материалом. Были и остаются другие возможные пути и решения. Тем не менее многое из того, что происходило в нашем мозгу и в мозгу наших предков, явно имело адаптивный характер и было полезным для выживания.
На сегодняшний день имеется длинный список потенциальных кандидатов на роль функций сознания. Среди них: возникновение внутренне мотивирующих состояний; совершенствование социального сотрудничества; стратегия улучшения внутреннего отбора и распределения ресурсов в мозгу, который стал слишком сложен для саморегуляции; модификация и взаимодействие иерархии целей и долговременного планирования; извлечение эпизодов из долговременной памяти; конструирование пригодных для хранения репрезентаций; гибкость и точность контроля поведения; понимание психических состояний сородичей и предсказание их поведения в социальных взаимодействиях; решение конфликтов и предотвращение проблем, которые могут возникнуть из-за негибких процессов обработки информации; создание плотного интегрированного образа реальности как целого; установление глобального контекста, пошаговое обучение и так далее. Трудно поверить, что сознание не исполняет хотя бы какую-то из этих функций. Для примера рассмотрим одну из них.
Ученые, занимающиеся сознанием, согласны в том, что одна из основных функций сознательного опыта состоит в обеспечении «глобального доступа» организма к информации. Метафора Бернарда Баарса о «рабочем пространстве» имеет и функциональный аспект: проще говоря, эта теория утверждает, что осознаваемая информация – это то подмножество активной в мозгу информации, в отношении которой неясно, какая из ваших психических способностей потребуется для последующего доступа к ней. Понадобится ли вам фокусировка внимания? Или придется сформулировать для нее понятие, обдумать ее и сообщить другим людям? Понадобится ли вам гибкая поведенческая реакция – избранная после сравнения с альтернативными реакциями? Или вам нужно будет связать эту информацию с эпизодической памятью – возможно, для того, чтобы сравнить с виденным или услышанным прежде? Итак, мысль Баарса состоит, кроме всего прочего, в том, что нечто осознается только тогда, когда неизвестно, какой к нему приложить инструмент из вашего психического набора.
Обратите внимание: впервые обучаясь сложному действию – завязывать шнурки или ездить на велосипеде, – вы всегда упражняетесь осознанно. Это требует внимания и отнимает много ресурсов. Однако, как только вы овладели завязыванием шнурков или ездой на велосипеде, процесс обучения забывается – настолько, что вам трудно будет обучать этому искусству своих детей. Он быстро уходит ниже порога осознания и выполняется автоматически – быстро и эффективно. Но стоит системе столкнуться с новым контекстом или стимулом, как глобальный рабочий механизм активируется и становится представленным в сознании. В этот самый момент вы и начинаете осознавать процесс.
Конечно, эту теорию следует уточнить, поскольку степени доступности сознанию отличаются. Есть вещи – такие как невыразимый оттенок зеленого № 25, – которые доступны, скажем, вниманию, но не памяти и не понятийному мышлению. Другие вещи доступны избирательному контролю моторики, но доступ происходит так быстро, что минует ваше внимание. Если бы спринтер на стометровке дожидался, пока осознанно услышит выстрел стартового пистолета, забег был бы проигран заранее: к счастью, его тело слышит выстрел раньше него. Есть разные степени сознательного опыта. И чем пристальнее вглядывается в него наука, тем расплывчатее становятся границы между сознательным и бессознательным. Однако общая идея глобальной доступности позволяет убедительно рассуждать об эволюции сознания. А вот что бы я добавил в этот сюжет: сознание есть орган нового типа.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 98
