— Рейчел! Ты, негодница, украла мою ноту!
— Н-нет! В-вовсе нет! Это т-ты украла мою.
Даже миссис Кэмпбелл ненадолго оторвалась от чтения, чтобы сказать:
— Браво!
К немалому смятению Джейн, полковник встал со своего места, вошел в оранжерею и остановился рядом с фортепиано.
— Это было довольно-таки энергичное исполнение, — отметил он и вроде бы с удивлением заметил порозовевшие щеки своей дочери и ее смеющееся лицо. Но когда он приблизился, вся веселость ее покинула; она побледнела, шумно вздохнула и уставилась на свои руки. — Ну а теперь сыграй что-нибудь одна, Рейчел, — попросил он.
— О н-нет, п-прошу тебя, п-папа! Я н-не м-могу! — дрожащим голосом проговорила она.
— Это что еще за глупости? Если ты можешь так ловко играть с Джейн, то, конечно, сможешь и сама. А мы с мамой послушаем. Мы хотим знать, какого прогресса ты достигла. Так что никакой чепухи. Сыграй нам, пожалуйста, что-нибудь. Все равно что. Пусть даже самое простое.
— О, п-папа, п-пожалуйста, молю, не з-заставляй меня…
— Ты человек или червяк? — в ярости загремел полковник и ударил кулаком по крышке фортепиано так, что инструмент возмущенно загудел, а все ноты рассыпались по полу. — Хватит распускать нюни! Я требую, чтобы ты что-нибудь сыграла.
— Джеймс, не надо, — слишком поздно вмешалась миссис Кэмпбелл из другой комнаты, — если ребенок не может, значит… — Но у Рейчел уже хлынула из носа кровь, и она, рыдая, выбежала из оранжереи.
А Джейн с яростью уставилась на полковника.
Дважды она открывала рот, собираясь заговорить, и дважды закрывала его, не сказав ни слова.
— Что за нелепая манерность! Все она может, только не хочет! Почему я должен тратить деньги на уроки музыки для бесхарактерной хнычущей девчонки, которая, видите ли, слишком деликатна, чтобы сыграть для собственного отца? Хороша же у меня дочь, ничего не скажешь!
Кипя гневом, он повернулся, вышел из оранжереи и направился вниз по лестнице. Через несколько секунд за ним с грохотом захлопнулась входная дверь.
Джейн могла только поблагодарить судьбу за то, что мисс Уинстэбл еще раньше удалилась к себе. Джейн искренне надеялась, что гувернантка никогда не услышит об этой безобразной сцене. При любых разногласиях между полковником и дочерью гувернантка неизменно оказывалась на стороне родителя и принималась долго и подробно рассуждать о важности и абсолютной необходимости всяческих стараний и напряжения всех сил, чтобы угодить родителям, дарителям жизни и вершителям судьбы. «Подумать только, — наверняка сказала бы она, — не сыграть, когда этого пожелал отец! Фи! Стыдитесь, мисс. Дочери леди Селси в подобном случае играли бы целыми днями. Да что там днями — неделями. Это очень плохо! Позор! Вы перешли все границы!»
Глава 4
Убедить Рейчел не бояться отца, а полковника Кэмпбелла — не пугать дочь оказалось адски трудно; процесс продвигался, как считала Джейн, бесконечно малыми шагами. С помощью и при поддержке Джейн Рейчел, у которой было очень приятное контральто, разучила партию второго голоса в дуэте, написанном для них синьором Негретти на основе французской баллады, а после этого они стали работать над итальянской песней «Венецианская ариетта». Во время пения по-французски и по-итальянски Рейчел забывала о своих речевых проблемах и чувствовала себя вполне уверенно. Джейн надеялась, что в день рождения отца Рейчел, который выпадал на конец марта, они устроят для него маленький концерт.
Но увы! Как раз незадолго до торжества, по несчастливой случайности, мисс Уинстэбл попалась в руки тетрадь Рейчел, которую гувернантка немедленно показала полковнику, поскольку в ней вместо французских глаголов она обнаружила рисунки людей.
— Это даже не портреты, — задыхалась от возмущения обозленная гувернантка, — а какие-то карикатуры! — К сожалению, все они были слишком узнаваемы: сама мисс Уинстэбл, замотанная в многочисленные газовые шали и покрывала; миссис Кэмпбелл, так глубоко зарывшаяся в кипы памфлетов и протоколов, что были видны только кончик длинного носа и прядь волос, очень хорошо знакомые. Еще там был Тонкин с комично мрачным выражением лица, лакей полковника, на цыпочках крадущийся по лестнице с охапкой накрахмаленных белых галстуков; и грозная миссис Черчилль, размахивающая палкой. Но хуже всего, что в тетрадке Рейчел нашлось и изображение полковника Кэмпбелла с нахмуренными бровями, такими черными, какие только смог воспроизвести карандаш, и презрительно оттопыренной нижней губой, а перед ним на коленях стояла его дочь, дрожащая, как лимонное желе на тарелке.
Полковник призвал к себе дочь, накричал на нее и довел до такого состояния, что бедняжка слегла в постель на три дня.
Потом на ковер была вызвана Джейн, и выволочка, которую она получила, была едва ли меньшей, чем та, что подкосила Рейчел: претензии полковника к Джейн заключались в подстрекательстве Рейчел к разным видам подрывной деятельности, в основном неуважению и неповиновению гувернантке и непризнанию авторитетов.
— Тетрадь была предназначена для французских глаголов, а не для дерзких рисунков! — громовым голосом вещал он.
Джейн в отличие от Рейчел, хотя и была испугана, держалась стойко.
— Сэр, вы несправедливы. Рейчел знает французские глаголы — она хорошо говорит по-французски, совсем как настоящая француженка, и уж точно лучше мисс Уинстэбл.
Сама Джейн говорила по-французски вполне сносно, потому что это был второй язык синьора Негретти и она имела возможность практиковаться уже два года, поэтому отчетливо видела недостаточность знаний мисс Уинстэбл в этой области.
— Тем не менее тетрадь была предназначена для учебных целей, а не для вульгарной мазни. Молодые девушки должны учиться быть аккуратными и кроткими независимо от того, понимают они причины этого или нет.
Джейн тяжело вздохнула, но продолжала стоять на своем.
— И все же я уверена, что вы несправедливы. Когда вы привезли меня сюда, и вы, и миссис Кэмпбелл сказали, что одна из моих задач — помочь Рейчел стать более уверенной и менее робкой. Как она сможет приобрести уверенность в себе, если ее ругают и наказывают за то, что она делает очень хорошо? За рисунки? И как она может приобрести уверенность в себе, если ей постоянно напоминают только о недостатках, ошибках и провинностях?
На протяжении всей этой длинной речи у Джейн отчаянно колотилось сердце, но она стояла на своем, пусть дрожа, но уверенно глядя на полковника и стараясь не думать, что скажут ее родственники, если ее с позором отошлют обратно в Хайбери.
На несколько мгновений наступила тишина. Потом полковник снова заговорил, немного тише.
— Я не сержусь на тебя, Джейн, — сообщил он (хотя, судя по яростному блеску глаз и подергивающимся губам, это едва ли было правдой). — Но я хочу, чтобы ты, пусть даже ты еще совсем ребенок, понимала разницу между положением Рейчел и твоим собственным. Разница есть, хотя мы стараемся, чтобы ты ее не чувствовала. У Рейчел, когда она вырастет, будет состояние в двенадцать тысяч фунтов. Это неплохо для нее, бедняжки, поскольку она своими природными данными никогда не сможет привлечь внимание богатого жениха. Но даже неплохое состояние не повысит ее шансы на удачное замужество, если она не научится чисто женскому искусству привлекать к себе внимание хорошими манерами, дружелюбием, умением красиво одеваться, петь, играть на фортепиано, ну, ты понимаешь, о чем я. Что же касается тебя, мое дитя, все не так. Ты, к моему великому сожалению, не имеешь приданого и вынуждена приобрести профессию. Твои друзья выбрали для тебя не слишком неприятную, но трудную профессию учительницы, для которой ты, от природы умная девочка, вполне подходишь. Ты сможешь, я в этом не сомневаюсь, пойти далеко, если только удастся найти для тебя хорошее место. (Бабушка Рейчел училась в школе с герцогиней Ричмондской; а миссис Черчилль дружит с леди Каслри, так что у нас очень неплохие перспективы; о таких вещах надо думать заранее.) В будущем, хотя тебе, конечно, придется работать, ты будешь независима и обеспечена. Но Рейчел, если она хочет занять хотя бы какое-то положение в обществе, должна выйти замуж; ей нужно научиться нравиться мужчине, однако определенно она не сможет этого сделать, если будет заикаться, мямлить и краснеть. Даже вульгарные зарисовки в тетради по французскому ей не помогут.
