Она пропорхнула через весь номер за ширму и через несколько минут появилась полностью одетая. Собрав разбросанные шпильки, которые она зажала в своих рубиново-красных губах, она быстро расчесала иссиня-черные волосы и сильно скрутила их в крепкий пучок на затылке, вонзая шпильки так, словно атакует злейшего врага.
Локлейн наблюдал за ней с кровати и заметил, что вся процедура заняла меньше минуты.
Она подошла к двери и принесла бидон горячей воды. Около минуты доносились всплески. Она вылила воду из таза в ведро и снова вышла, чтобы принести поднос с завтраком, который горничная только что оставила за дверью.
Мюйрин повернулась к Локлейну.
– Ну, лежебока, теперь ваша очередь. Идите-ка, побрейтесь, пока я приготовлю все к завтраку.
На завтрак были каша, гренки, бекон, яйца и колбаса. Мюйрин опять сделала бутерброды из хлеба и бекона, который они оставили, и завернула их в чистую салфетку. Затем она упаковала свои вещи, засунув сверток с едой в большую сумку, которая лежала рядом с ее накидкой и чемоданами.
Все это время Локлейн, как только предоставлялась такая возможность, пристально наблюдал за ней, то и дело выглядывая из-за ширмы, боясь пропустить хоть одно ее движение. Закончив бриться, он сделал вывод, что если Мюйрин и впрямь сумасшедшая, то наверняка самая практичная из всех безумцев, которых он знает.
Мюйрин заметила, что он снова пребывает в каком-то странном настроении. Она уже почти привыкла к его холодноватой манере держаться и дерзнула заметить:
– Вы ужасно молчаливы сегодня с утра, Локк-Дейн. Готова поспорить, вас одолевает тысяча мыслей.
– Ни одной серьезной, дорогая. – Он улыбнулся, застегивая рубашку и жилет.
Какое-то время он возился, завязывая галстук, а она за ним наблюдала, сосредоточенно нахмурив брови.
Наконец Мюйрин подошла к нему, легко оттолкнула его руки и предложила:
– Позвольте мне.
Она ловко завязала галстук своими маленькими гибкими пальчиками, объясняя:
– Папа тоже никак не мог этому научиться.
Локлейн не мог сопротивляться ее присутствию рядом, когда ее аметистовые глаза излучали нежность. Он легко поцеловал ее в губы, прежде чем отпустить ее и надеть пиджак. Может, она и странная, подумал он про себя, но, честное слово, самая очаровательная из женщин.
Однако времени на то, чтобы анализировать поведение Мюйрин, совсем не было. Ведь коляска вот-вот должна отправляться. Локлейн собрал свои вещи, а Мюйрин проверила, не оставили ли они чего-нибудь в номере.
Затем она оплатила счет за отель, пока Локлейн укладывал их сумки и чемоданы наверх в коляску. Она вышла на морозный утренний воздух. Локлейн смотрел, как луч света озарил ее, у входа в отель. Она самая прекрасная, подумал он, и его сердце екнуло. Каждый мужчина на этой тихой улочке обернулся, чтобы бросить взгляд на освещенный силуэт, возвышающийся над толпой, словно сошедший с небес ангел.
Мюйрин, ничего не подозревая о том впечатлении, какое она производит на Локлейна, забралась в коляску, где уютно разложила на сиденье дорожные пледы. Она предполагала, что пассажиров будет больше, но благодаря столь раннему времени и плохой погоде в последние дни, коляска оказалась в их полном распоряжении.
Локлейн опять решал, сесть ли ему напротив Мюйрин или рядом с ней, хотя все это было нелепой формальностью. В конце концов, они спали в одной постели, а сейчас к тому же очень холодно. Поэтому он сел возле нее, закутав их обоих пледом. По пути Локлейн развлекал Мюйрин рассказами о своей жизни в Австралии, расспрашивал о ее жизни в Финтри.
Когда Мюйрин рассказала, к чему она привыкла там, дома, его охватило тревожное чувство, связанное с состоянием дел в Барнакилле. Он в который раз спрашивал себя, какой окажется ее реакция по прибытии туда. Не возненавидит ли она его за то, что он, похоже, приукрашивал истину в своих рассказах?
Он хотел ее предупредить и не решался, спорил сам с собой, стоит ли это делать, когда их беседа на время утихала. А как бы приятно было поговорить с кем-нибудь о том, что его волнует и интересует, насколько важную роль он играет в ее жизни! Даже их молчание было приятным; например, пока Мюйрин выглядывала в окно, наслаждаясь замечательными видами, или когда они перекусывали, сидя бок о бок и запивая бутерброды тем малым количеством молока, что смогли купить на маленькой ферме во время короткой остановки на переправе.
Когда Мюйрин смеялась, она сияла, как редкий бриллиант. Не в первый раз Локлейн сравнивал ее с Тарой, которая всегда оставалась холодной, держалась отчужденно и редко улыбалась, не говоря уже о смехе. Она была невероятно соблазнительна, но соблазнительность эта была разрушительной.
Мюйрин тоже очаровательна, признал Локлейн. Он был поражен тем, как она радуется жизни даже после всего, что с ней произошло. Или она просто пытается забыть все, что ей довелось пережить, притвориться, будто ничего не было?
– Опять вы за свое, Локлейн, – заметила Мюйрин, когда они подъезжали к Эннискиллену.
– О чем это вы? – озадаченно спросил Локлейн, устремив на нее взгляд серо-стальных глаз.
– Уходите в свой маленький, темный, унылый мир, где я не могу до вас добраться.
Локлейн взглянул на нее и отвел взгляд. Он говорил себе, что не может поцеловать ее сейчас, хотя каждая клеточка его тела стремилась к ней, жаждала ее.
– Простите, просто у меня сейчас столько мыслей в голове.
– Знаю, я вижу. Просто я хочу, чтобы вы рассказали мне о них. Проблема, которой мы поделились, уже наполовину решена.
– Я и сам не знаю, в чем проблема, – честно ответил Локлейн. – Я совсем запутался.
– Локлейн, вы ведь знаете, что я молода и бестолкова, но хочу помочь в Барнакилле насколько могу. А вы обещали быть честным со мной, – напомнила она, на мгновение взяв его за руку.
– Да, обещал. Я обещаю не скрывать от вас ничего, что касается Барнакиллы, – ответил он, ловко уходя от темы. Он мысленно выругал себя. Впредь нужно будет думать о работе, а не о том, на кого он работает. – Мы просмотрим бумаги, как только вы будете к этому готовы, Мюйрин, клянусь вам.
Мюйрин снова погрузилась в молчание, пока Локлейн не потянулся к ней, чтобы сжать ее ладонь в своих руках, наслаждаясь столь внезапным проявлением ее чувства и желая продлить это удовольствие.
– Знаете, вы очень хорошо разбираетесь в людях, – вдруг сказал он. – Вы многое в них замечаете. Вы будто очаровываете их, хоть это, возможно, звучит нарочито или вычурно. Вы так естественны, и от этого люди чувствуют себя с вами непринужденно.
Мюйрин зарделась.
– Спасибо за комплимент, хотя уверена, что не заслуживаю его.
– Заслуживаете. И есть в вас кое-что еще. Вы, пожалуй, слишком откровенны и открыты с людьми.
