Яркий свет, любимый Елизаветой Петровной, залил комнату. Васина мать, совершенно нагая, сидела на полу на коленях, спиной привалившись к кровати, уронив голову на грудь.
Ее комнатушка представляла собой узкий пенал шириной от силы метра три. У стены справа был комод. На нем и над ним располагались образа. Узкая одинарная кровать стояла вдоль стены слева. Васина мама сидела как раз напротив икон, словно бы захотела пораньше лечь спать, а перед этим, конечно, помолиться.
Васе она была видна в основном с правого бока. Левую сторону тела взгляд захватывал едва-едва.
Прежде всего он заметил, что голова мамы, опущенная на грудь, была безволосой. Абсолютно голая кожа под светом люстры казалась белоснежной. Затем его взгляд опустился чуть ниже. Где-то в дальнем уголке сознания чей-то голос прокричал, что ему нельзя смотреть на голую мать, но Вася равнодушно пропустил это мимо ушей.
С грудью что-то было не так. Правая висела на положенном ей месте, выдаваясь вперед толстой нашлепкой. А вот левой, которой полагалось хоть краешком показываться из-за соседки, видно не было.
Вася вошел в комнату и услышал, что за его спиной коротко всхлипнула Алла. Ему хотелось рассмотреть все получше. Сделав два-три шага, он остановился. Теперь мама была видна почти что целиком. Во всяком случае, Васе показалось, что этого достаточно.
Его зрение работало на удивление четко, передавало мозгу всю картинку до мельчайших деталей. На левой стороне маминой груди зияла огромная дыра. Присев, он убедился в том, что она была сквозной. Ее края выглядели очень ровными. Линии плавно изгибались, сходились вверху и внизу. Они образовывали рисунок, который Вася, конечно же, знал, но совместить с телом матери пока не мог. Он снова шагнул вперед.
Тот голос в дальнем уголке сознания уже не кричал, а визжал тонко, надрывно, умолял о чем-то.
Вася сел на пол. Теперь дыра в маминой груди оказалась почти что напротив его лица. Он еще раз обежал ее края взглядом. Да, она была именно такой, какой показалась ему сверху. В форме сердечка. Того самого, которое когда-то давно сделали символом любви, а затем безнадежно опошлили миллиардами открыток и прочей праздничной, подарочной хренотенью.
Вася дотронулся пальцем до края дыры, обрамленного бисеринками свернувшейся крови, и тут же отдернул руку. Его тело пронзил укол холода.
Он обернулся к Алле, тихо подвывавшей, кусавшей кулак, совершенно незнакомой, как-то ломко улыбнулся. А потом провалился во тьму.
– Значит, больше вам нечего рассказать? – Следователь потер пальцами виски, нажал кнопку на смартфоне и убедился в том, что шел второй час ночи.
Он поднял глаза на Васю с Аллой, сидевших слева от него за кухонным столом, вплотную придвинутым к окну. Им было тесновато вдвоем за его узкой стороной, но в этот момент оба, не отдавая себе в том отчета, чувствовали, что только так и надо. Вплотную друг к другу, согреваясь общим теплом.
– Нет. – Вася не отрывал взгляда от своих рук, лежавших на столешнице.
Вот этим пальцем он дотронулся!..
Следователя звали Виктором Степановичем. Это был высокий худощавый мужчина лет сорока пяти, сутуловатый, с коротко подстриженными русыми волосами.
Он вздохнул, потер кончиком указательного пальца горбинку на носу и заявил:
– Тогда давайте повторим все еще раз. Вы говорите, что целый день провели вне дома и все время были вместе, так?
– Не так, – тихо сказала Алла. – Вася с детьми вышел раньше. Я обед готовила. Мы потом в парке встретились. А после этого да, вместе.
Виктор Степанович кивнул. Нехитрая уловка, которой он воспользовался скорее по привычке, едва ли не бессознательно, не сработала. Показания остались прежними. Хотя и противный случай вряд ли дал бы что-нибудь полезное. Смерть наступила не утром, когда Алла некоторое время провела наедине со свекровью, а ближе к вечеру. Конечно, оценки были приблизительными, но не до такой же степени, не с разницей в шесть-восемь часов! Вот если бы вдруг выяснилось, что муж или жена оставляли семью днем, да еще надолго. Но на это, похоже, рассчитывать не приходилось. Их перепуганные дети утверждали то же самое, и младшему следователь верил больше всего.
– Верно. – Он не стал утруждать себя извинениями за якобы случайную ошибку. – Вы пришли домой в начале девятого и обнаружили вашу мать мертвой.
– Да.
– Сердце вырезано, – раздумчиво проговорил Виктор Степанович. – В груди дыра в форме сердца, как на открытках рисуют. Кровь не вытекла. Над дырой надпись на коже: «Она не верила». Выжжена тонким раскаленным предметом. Возможно, иглой. Глаза тоже вырезаны. Крови снова нет. На лбу надпись: «Она не видела». Голова полностью лысая, не осталось ни одного волоса. Смерть… – Тут следователь запнулся.
Это уже не было тактическим ходом ради получения хотя бы крохотной зацепки. Гибель жертвы вызывала вопросы. Если судить по тому, что чудовищные раны не вызвали кровотечения, то можно было предположить, что органы убийца вырезал уже после смерти женщины. Но существовала и другая версия.
Первым на место преступления добрался наряд полиции, случившийся неподалеку. Коллеги рассказали, что до тела жертвы в области груди и возле глаз почти невозможно было дотронуться. Оно оказалось таким холодным, что прикосновение вызывало боль, словно от ожога. Но ткани при этом сохранили мягкость. Это также означало, что убили старушку уж точно не утром и даже не около полудня, а позже.
То, что тело в указанных местах чрезвычайно холодное, следователь ощутил и сам, когда прибыл в эту квартиру. Чуть позже судмедэксперт Дима, который приехал сюда вместе с Виктором Степановичем, опером Сашей и криминалистом Денисом, подтвердил, что температура тканей аномально низка.
Диму Виктор Степанович знал уже далеко не первый год и успел убедиться в том, что этот мужик в своем деле разбирается.
Однако судмедэксперт только недоуменно развел руками и сказал:
– Знаешь, ее словно заморозили, а уже потом вырезали все, что хотели. Но как это можно было сделать, не выходя из квартиры? И вот еще что, – помолчав, добавил Дима. – Зуб не дам, но есть у меня ощущение. Да, старуху заморозили, но она была еще жива, когда… – Он сделал выразительное движение рукой, словно нарезал торт. – Только не спрашивай, как такое может быть. Не знаю.
Будь на месте Димы какой-нибудь желторотый юнец, Виктор Степанович списал бы эти слова на впечатлительность. Даже Денису, матерому мужику, повидавшему за годы службы всякое, стало сильно не по себе. Но Диме можно было верить.
– Смерть наступила около шести часов вечера, – сказал Виктор Степанович. – Возможно, от переохлаждения. На входной двери следов взлома нет. Окна тоже не тронуты. Соседи ничего не видели и не слышали. – Он обвел супругов взглядом и задержал его на Васе.
Для того чтобы вот так вырезать кусок человеческого тела, требовалась сила, и немалая, каким бы острым ни был инструмент. Да, конечно, алиби. Но все же Виктор Степанович ждал, вдруг муж отведет глаза. Это, конечно, не стало бы уликой, но могло послужить подсказкой для расследования.
