– Работай, ублюдок русский, работай! – в ярости орал конвоир, пиная свалившегося от жары под стену парня.
– Работай, сука!
Николай никогда не понимал раньше, какой был экономический смысл в многотысячных лагерях старого ГУЛАГа, где здоровые изначально люди, загибаясь от голода и мороза, занимались малопроизводительным трудом под надзором откормленных охранников. Здесь было почти то же самое, хоть и в микроскопических местных масштабах. Двенадцать осунувшихся студентов-гуманитариев таскали носилки и клали кирпичи под присмотром трёх или четырёх крепких, уверенных в себе мужиков, которые не делали ничего, только сидели в тенёчке покуривая и часто сплёвывая себе под бок, и разглядывая их насмешливыми взглядами посетителей зоопарка.
Ирочку насиловали каждый день, начиная с первого же вечера. Иногда её вытаскивали с гоготом из общей кучи, небрежно раздавая тычки и удары прикладами стоящим на пути, а иногда – просто подзывали к себе.
– Эй! Иди сюда! – ухмыляясь произносил один из конвоиров или пришедших к ним «покурить» местных жителей – таких же уверенных и спокойных мужчин, возраст которых угадать было почти невозможно. Ира, медленно разгибаясь, смотрела на того, кто её позвал, и если тот перекладывал руку на автомат, не оглядываясь, шла в его сторону. Николай каждый раз до белизны в пястных косточках сжимал рукоять шпателя, и каждый раз молчал, нагибаясь к стене, чтобы никто не увидел его лицо. Однажды в такой момент он посмотрел на Алексея, и с мрачным удовлетворением заметил, что выражение на нём точно соответствует тому, что он ощущал внутри себя.
После его первой попытки что-то сделать, ещё когда их только привезли в это чёртово место, ни один из конвоиров не подходил к пленникам в одиночку – только под прикрытием ствола по крайней мере одного стоящего в сторонке напарника. Шансов завладеть оружием у них не было. Иногда у Николая возникало ощущение, что конвоиры время от времени чуть-чуть «подставляются», стремясь их спровоцировать. Один раз, когда небрежно держащий под мышкой «Калашников» Хамид, зашедший к ним на этаж, молча потащил Иру от кучи кирпичей, которую она растаскивала по углам, к тем, кто их ждал во дворе, случившийся рядом Игорь не выдержал и ухватил её за плечо. Даже не моджахеда, просто её. Только что спокойный и целеустремлённый, бандит сшиб его с ног резкой подсечкой, так и не выпустив Иркину руку – и только после этого, коротко крикнув, наставил на упавшего лицом вверх Игоря ствол. Секунд через десять послышался топот, и по раскачивающимся мосткам на этаж взбежал второй, уже держащий автомат перед собой. Похожие, но каждый раз чуть другие ситуации случились за неделю ещё раза три, и каждый раз с кем-то другим, не с ним. Много было всяких мелких деталей…
Постепенно Николай накапливал информацию. Разрозненные её куски, ничего не значащие, не приносящие никакой практической пользы, помогали ему держаться на поверхности. Если бы не было работы, они бы все свихнулись. Но и от той работы, которую их заставляли делать, от её темпа, свихнуться было не труднее. Превращённые в рабов бойцы бригады бетонщиков клали кирпич, таскали на плечах короткие бетонные блоки, отливаемые в железном корыте, вмуровывали в стены подвалов арматурные прутья. В посёлке было штук семь либо недостроенных, либо едва начатых домов, и их часто гоняли с места на место – то ли стараясь удовлетворить запросы всех, кто заявлял на них права, то ли по ещё какой-то причине. Дней через шесть или семь так их гонять перестали и, разбив на группы по три-четыре человека, поставили работать в разных местах. Виделись они теперь только по вечерам, когда пленников сгоняли обратно в тот же подвал, где они просидели свои первые часы.
– Кто сегодня у тебя был?
Теперь они почти не разговаривали, но Николай, даже осознавая, что это бесполезно, все-таки пытался шевелить нескольких наименее задавленных ребят, кучкующихся вокруг него. Его бригадирство умерло само собой, никакой бригадир никому теперь не был нужен, и выехавшая из Горькой Балки вроде бы спаянная команда развалилась на пару отдельных компаний и несколько ни с кем не общающихся одиночек.
– Анзор. Потом приходил Усам, было часа два или три дня. Долго с ним о чём-то разговаривал, посмотрел на нашу работу, и ушёл.
Рядом с Николаем на скомканных тряпках в темноте лежали Игорь, Шалва, и Алекс. Они разговаривали вполголоса – точно так же, как и все остальные. В подвале было ещё достаточно тепло, но часа через три тепло начнёт всасываться в бетонный пол и в продухи под потолком, и тогда единственным спасением будет натянуть на себя как можно больше одежды и лежать в обнимку, тесно прижавшись друг к другу. Ночной холод в этих краях удивительным образом сочетался с духотой. Некоторые дни были лучше, некоторые хуже, но почти всегда ночная температура отличалась от дневной, по ощущениям, раза в три.
– Усам третий раз уже приходит. Один раз был с каким-то стариком с палкой, показывал ему нас.
– Угу. Я его тоже видел. Седой такой, в папахе.
– И в пиджаке.
– Ладно, чёрт с ним. Анзор, значит… Что ты думаешь про него?
– Ничего хорошего. Он не выпустит.
Шалва всё ещё надеялся на свою идею с кем-нибудь договориться, хотя его уже дважды били, но Николай имел на эти его попытки свои виды, и мешать парню не собирался.
Итак. Основных охранников было трое – или, можно считать, четверо. Турпал, старший и отделённый от остальных невидимым барьером. Злой, непрерывно скалящий клыки, двигающийся, как лесной кот, налитый перетянутыми жилами мускулами. Без колебаний пускает в ход кинжал, и пользуется им как собственной ладонью. Сашка из команды «старых стоматологов» получил от него отметину, которая, наверное, останется на его щеке на всю оставшуюся жизнь. Как-то не так он посмотрел, или запнулся с ответом на какой-то властно заданный вопрос «хозяина». Короткий хлёсткий удар кистью левой руки – и тут же у щеки отшатнувшегося взблёскивает описавшее короткую дугу лезвие и течёт кровь. Турпал явно был обоеруким в драке, злым и умелым бойцом. Свои шансы выстоять против него в рукопашной Николай оценивал реалистично – ноль целых, ноль десятых процента. Этот наплюёт на и так уже исчезающий наивный вид, и на подошедшее бы для пацана-девятиклассника выражение лица, которое он умел себе придавать. Как только ситуация перейдёт какую-то грань, понятную для опытного бойца, Турпал будет бить насмерть с первого же раза.
Хамид, Анзор и Умалт: судя по всему, рядовые боевики, примерно одинакового возраста – лет по тридцать каждому. Очень похожие друг на друга, с чёрными бородами, закрывающими половину лица, с одинаковыми потёртыми автоматами. У Хамида лоб закрывала оформленная под хайратник плотная повязка из зелёного шёлка со сложной каллиграфией какого-то арабского изречения, Умалт носил почти такую же, но менее яркую и свернутую из чего-то, похожего на чуть подкрашенную, бывшую изначально цвета хаки хэбэ-косынку из комплекта военной аптечки. Третий, Анзор, был лишь чуть пониже ростом, чем сам Николай, значит сантиметров 180. Недостаток веса всегда делал Николая слегка ниже, чем он был на самом деле, но этот конвоир и сам был худощав, так что всё верно – не больше ста восьмидесяти. В отличие от остальных, он носил на поясе не только финку или кинжал, но ещё и нормальный армейский штык-нож, причём пользовался им по назначению, то есть не размахивая зажатым в кулаке клинком перед носом согнувшегося от напряжения человека, а примыкая его к «Калашникову» при конвоировании и держась при этом метрах в трёх от ближайшего подконтрольного ему потенциально опасного пленника. У Николая вообще создалось впечатление, что Анзор был единственным, кто служил в настоящей, регулярной армии. Это, впрочем, не имело никакого значения – Анзор относился к ним так же, как и все остальные, то есть как к безответному быдлу, портящему своим видом и вообще фактом существования гармонию окружающего мира, такого простого и понятного…
