Верка и ее гости следовали этим же путем, пробираясь гусиным шагом в тесном строю. Антал крепко держал Веру Павловну за локоть, стараясь как можно чаще прикасаться к ее плечу, но их тела и без того были плотно прижаты друг к другу – Верка ощущала трепетное биение сердца своего соседа и горячее пульсирование крови в его жилах…
Когда они вышли из тесного двора на Пушкинскую улицу, то увидели такую картину: на платформе большого грузовика с опущенными бортами стоит Утесов и обращается к толпе с просьбой успокоиться, так как он будет с этой сцены петь для тех, кто не смог попасть в театр. Теперь уже нельзя было пробиться сквозь гущу людей на соседнюю улицу, где стоял служебный автобус винного завода. В следующую минуту Верка вместе с иностранцами оказалась прижатой к грузовику, и таким образом они непроизвольно придвинулись вплотную к импровизированной сцене, откуда можно было дотронуться до башмаков певца. Он запел, и в теплом вечернем воздухе его песни зазвучали еще очаровательнее и прекраснее, чем в роскошном зале. Уличные слушатели получили в подарок почти весь репертуар, спетый в театре, и сверх того несколько песен по заказу. Кто-то крикнул: «Давайте, пожалуйста, «Гоп со Смыком»!» и Утесов спел почти сорок куплетов этой, как считалось, блатной песни. Антал попросил разъяснить некоторые строчки, Верка повернулась к нему и оказалась грудь в грудь, лицо в лицо с охмелевшим от такого прикосновения мадьяром. Она не отшатнулась, не оттолкнула его от себя, а прижалась еще крепче, почувствовав вдруг, что сама находится во власти необузданных чувств. Это безумие продолжалось несколько мгновений, но оно открыло им молчаливую правду: их влечет друг к другу первобытная страсть. Верка набралась мужества и, будто не замечая щекотливой ситуации, начала объяснять значение жаргонных словечек. Так прошло несколько минут. Положение становилось почти невыносимым, но вот машина медленно тронулась и поехала в направлении железнодорожного вокзала, за ней ринулась многотысячная толпа, иностранцев оттеснили от борта, однако они еще минут десять шли по запруженной людьми ночной улице, пока не достигли перекрестка.
Верка спросила у Антала, понравился ли ему концерт. Он ответил:
– В принципе, да. Я люблю эстрадные песни и эстрадную музыку. Певец этот необычный, поет так душевно и проникновенно, что, кажется, он исполняет песню только для тебя одного. А его выступление на улице превосходит всякие эпитеты. Я понимаю немного русский язык, но сегодня, мне кажется, я заглянул в какие-то неведомые, глубинные источники вашего языка, которые словно слезы радости омыли мою душу. Хотя, как истинный мадьяр, я больше всех музык и песен на свете люблю голос скрипки. Например, концерт Брамса для скрипки с оркестром приводит меня в немой трепет: тело мое цепенеет, а душа трепещет, я испытываю необъяснимое, неописуемое наслаждение. Даже когда перестаю слушать эту музыку наяву, она еще несколько дней звучит в моей душе. Года три назад мои друзья пригласили меня на выступление нашей скрипачки Элизабет Черфальви, она давала праздничный концерт в честь своей победы на конкурсе пианистов и скрипачей в Брюсселе (ей присудили 3-е место). Я с уверенностью могу сказать, что слушал тогда гениальное исполнение «Рондо-каприччиозо» Сен-Санса, и это стало моей новой сверхмелодией. Но слух мой радует и умиляет и концерт для скрипки с оркестром Чайковского, и опера «Князь Игорь»… Я вообще люблю музыку.
– И я обожаю музыку и даже слушала два раза подряд оперу «Запорожец за Дунаем»! Это было, когда в Симферополь приезжал Киевский театр оперы и балета. Меня приводят в трепет украинские песни. Например, если сказать любимой по-русски: «Я проложу к твоему сердцу мостик», то это будет звучать почти обыденно, но если сказать по-украински: «Я до твого сэрдца кладку прокладу», это сразу встрепенет душу грустной романтичной любовью и скажет о том, что она еще не любит того, кто найдет дорогу к ее сердцу, а он любит ее самозабвенно и, скорее всего, уже пережил однажды трагедию быть отвергнутым…
Последний день пребывания иностранцев на винном заводе отмечали большим пикником. Местом его проведения был выбран исток речки Биюк-Карасу, находящийся в Белогорском районе, в сорока километрах от Симферополя. В мероприятии участвовало двадцать пять человек, в основном руководство завода. Для обслуживания гостей были наняты две молоденькие поварихи и одна официантка из привокзального ресторана. Выехали автобусом в восемь часов утра. Погода стояла великолепная, настроение у всех было праздничное, веселое и озорное, тем более, что лишь тронулась машина, как тут же для бодрости начался прием горячительных напитков.
Распоряжался программой увеселительного мероприятия директор завода Александр Иванович. Вырос он в Белогорске, хорошо знал его окрестности и, разумеется, с его подачи было определено место отдыха. Но коренному белогорцу хотелось показать больше, чем свою детскую купель, которой долгие годы служила речка Биюк-Карасу. До войны Александр Иванович окончил исторический факультет Крымского педагогического института, и в двадцатидвухлетнем возрасте облазил с археологами большую часть Крыма. Став после войны виноделом, а потом директором крупного винного завода, в душе он оставался историком и юным натуралистом. Пользуясь правом распорядителя, директор сначала устроил небольшую экскурсию по родному городу и с упоением рассказал гостям о его историческом прошлом. Все узнали, что еще недавно Белогорск носил свое средневековое название: «Карасу-Базар», то есть «Базар на черной воде», на нем торговали невольниками. Дурная слава города продолжалась до середины восемнадцатого столетия, когда Крым был освобожден русскими от турецкого ига. В битве за Карасу-Базар участвовал молодой Суворов, и ему в городе установлен памятник. К нему подъехали в первую очередь. Сие сооружение не претендовало на монумент и представляло собой небольшой бюст, возвышавшийся на тонком, словно каменный столбик, постаменте. Несмотря на это, у его подножья была произнесена пламенная речь и сделано несколько групповых фотографий. Столь славное прошлое крошечного городка, запорошенного до черепичных крыш белой пылью, особенно тронуло сердца иностранцев. Посыпались вопросы о том, где стояли осадные орудия, в какой лощине укрывался запасной полк, решивший судьбу знаменитой баталии, куда складывали головы убитых врагов, в какой лес бежали остатки поверженных турок и татар, откуда был произведен роковой выстрел, лишивший глаза будущего освободителя России от наполеоновских орд (Верке хотелось исправить историческую неточность насчет будущего героя войны с Наполеоном и рокового выстрела, но она понимала, что ситуация вошла в такой вираж, вывести из которого ее может только сам экскурсовод). Александр Иванович действительно блестяще восстановил историческую справедливость, не обидев гостя, задавшего неточный вопрос, и продолжил свой патетический рассказ.
Каждый исторический очерк директора внимательно выслушивался и сопровождался тостом за героев-освободителей, отчего Карасу-Базар стал на глазах обрастать немеркнущими легендами, постепенно затмившими славу Севастополя и Перекопа. В пыльном селении с кривыми узкими улочками и дворами, обнесенными полуразрушенными заборами из желтого ракушечника, откуда иногда доносилось блеяние овец, со скудной растительностью и покосившимися магазинами, оказалось еще немало архитектурных и природных достопримечательностей, на посещение которых потребовались бы месяцы. Видимо, поэтому экскурсовод вовремя остановил осмотр центра родного городка и приказал шоферу автобуса взять курс на его северо-восточную окраину, – там открывался чарующий вид на белую стену, взметнувшуюся над холмистой равниной. По пути остановились еще раз у полуразрушенных крепостных стен, некогда окружавших Карасу-Базар, произнесли последний тост и продолжили путь.
