Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 40
Не успел Марк Бернер сесть, как Лесли Грив уже был на ногах. Адресуясь куда-то на метр левее Фионы, он начал с того, что тоже хочет привлечь ее внимание к определению лорда Скармана. «Право пациента принимать самостоятельное решение можно считать одним из фундаментальных прав человека, защищаемых общим правом». Таким образом, этому суду крайне нежелательно вмешиваться в решение человека, безусловно, развитого и умного, когда дело касается его лечения. Ссылки на то, что ему осталось два или три месяца до совершеннолетия, явно неубедительны. В вопросе, серьезно затрагивающем одно из основных прав человека, не годится прибегать к магии чисел. Этот пациент, неоднократно и недвусмысленно выражавший свою волю, намного, намного ближе к восемнадцати-, чем к семнадцатилетию.
Грив закрыл глаза, напряг память и процитировал из восьмого раздела Закона о реформе семейного права от 1969 года. «Согласие лица, достигшего шестнадцатилетия, на любое хирургическое, терапевтическое или стоматологическое лечение, которое в отсутствие согласия было бы нарушением его прав, должно иметь силу, как если бы лицо было совершеннолетним».
– Миледи будет интересно узнать, что он читал свои стихи среднему медицинскому персоналу. И произвел сильное впечатление. Он гораздо вдумчивее большинства своих сверстников. Суду следует принять во внимание, что, если бы он родился на несколько месяцев раньше, его фундаментальное право было бы неоспоримо. При полной поддержке любящих родителей он ясно выразил свой отказ от процедуры и подробно изложил религиозные принципы, на которых его отказ основывается.
Грив сделал паузу, как бы задумавшись, потом показал на дверь, через которую вышел консультант. Вполне понятно, что мистеру Картеру претит сама мысль об отказе от лечения. Это говорит лишь о его преданности делу, каковой и следовало ожидать от выдающегося профессионала. Но профессионализм помешал ему оценить компетентность Адама. В конечном счете это вопрос не медицинский, но правовой и этический. Он затрагивает неотчуждаемое право молодого человека. Адам полностью сознает, к чему может привести его решение. К преждевременной смерти. Об этом он говорил неоднократно. Да, он не знает, как именно произойдет смерть, – но суть не в этом. Никто из признававшихся компетентными, по Гиллик, не мог обладать таким знанием во всей полноте. И не обладал. Все мы знаем, что когда-нибудь умрем. Никто не знает как. И мистер Картер признал здесь, что лечащий персонал не хочет нагружать Адама подобными деталями. Компетентность, по Гиллик, основывается на другом: на очевидном понимании того, что отказ от лечения может повлечь за собой смерть. И по этому критерию возраст несуществен.
За это время судья заполнила три страницы убористыми заметками. Одна из них, отдельной строкой, – «стихи?». В потоке аргументов вырисовывался яркий образ: юноша на подушках читает свои стихи усталой сестре; она знает, что нужна сейчас другим, но по доброте не может ему об этом сказать.
В возрасте Адама Фиона сама сочиняла стихи, но никогда не осмеливалась читать их вслух, даже себе. Она помнила катрены – дерзко не рифмованные. Один был даже об утопающей: лежа навзничь, она сладостно погружается в реку среди водорослей – фантазия была навеяна картиной Миллея «Офелия», перед которой она стояла завороженно во время школьной экскурсии в галерею Тейт. Дерзостное четверостишие в блокноте с ломкими страницами и чернильными рисуночками желательных причесок на обложке. Насколько она помнила, блокнот лежал дома на дне картонной коробки в нежилой комнате без окон. Если это место еще можно назвать домом.
Грив сказал в заключение, что Адаму совсем скоро восемнадцать, поэтому разницы никакой. Он отвечает условиям, сформулированным Скарманом, и компетентен по Гиллик. Адвокат процитировал лорда судью Балкома. «С приближением совершеннолетия дети все в большей степени способны принимать решения, касающиеся их лечения. Поэтому в наилучших интересах ребенка, достигшего достаточно зрелого возраста и разумения, самостоятельно принимать информированное решение, которое надлежит уважать суду». Суд не должен соотносить свое мнение с конкретной религией, но лишь проявлять уважение к вере. Не должен суд и ступать на опасную почву, препятствуя неотъемлемому праву индивидуума отказаться от лечения.
Наконец настала очередь Тови, и он был краток. При помощи трости он принял стоячее положение. Он представлял и Адама, и Марину Грин, опекуна юноши, и тон его был подчеркнуто нейтрален. Аргументы обеих сторон четко изложены его коллегами, и соответствующие правовые вопросы освещены. Разумность Адама не вызывает сомнений. Он досконально знаком со Священным Писанием в той форме, в какой его понимает и распространяет его секта. Важно иметь в виду, что ему почти восемнадцать лет, но факт остается фактом: он еще несовершеннолетний. Посему, насколько весомы в данном случае желания самого молодого человека, – решать ее светлости.
Адвокат сел, и в тишине Фиона просматривала свои записи, приводя мысли в порядок. Тови помог делу, сузив их до решения. Она обратилась к нему:
– Учитывая необычные обстоятельства этого дела, я хочу выслушать самого Адама Генри. Меня интересует не столько его знание Библии, сколько его понимание ситуации и того, что его ожидает, если я вынесу решение не в пользу больницы. Кроме того, он должен понять, что его судьба не в руках равнодушной бюрократии. Я объясню ему, что приму решение в его наилучших интересах.
Она сказала, что сейчас поедет с миссис Грин в больницу в Уандсворте и в ее присутствии побеседует с Адамом Генри. Поэтому слушание прерывается до ее возвращения, после чего она вынесет решение в открытом заседании.
3
Что тут, думала Фиона, пока машина ползла с запинками в плотном потоке транспорта по мосту Ватерлоо: женщина на грани нервного срыва и сентиментальная ошибка в исполнении профессиональных обязанностей? Или же дело в мальчике, которого предстоит либо оставить в узах сектантских убеждений, либо спасти от них глубоко личным вмешательством светского суда? Едва ли и то и другое вместе – вопрос повис в воздухе. Она посмотрела на собор Святого Павла ниже по течению. Прилив быстро спадал. Вордсворт, сочинивший сонет на мосту неподалеку, был прав: по обе стороны – самый красивый городской вид на свете. Даже под нудным дождем. Марина Грин сидела рядом. Выходя из Дома правосудия, они перекинулись несколькими вежливыми словами и с тех пор не разговаривали. Правильно – соблюдать дистанцию. И Грин, не замечавшая ландшафта справа или привычная к нему, была поглощена своим телефоном на современный манер – нахмурясь, читала, что-то набирала.
На южном берегу наконец они поехали со скоростью пешехода вверх по течению и почти пятнадцать минут добирались до Ламбетского дворца. У Фионы телефон был выключен – единственная защита от искушения каждые пять минут проверять СМС и почту. Она написала, но не отправила письмо: «Ты не можешь так поступить!» Но он поступил, и восклицательный знак говорил все – она дура. Ее эмоциональный тонус, как она сама иногда говорила и старалась его контролировать, – был совершенно новым. Смесь опустошенности и негодования. Тоски по нему и ярости. Она хотела его вернуть и не хотела никогда больше видеть. И стыд примешивался. Но что она сделала? С головой погрузилась в работу, мужа забросила, отвлеклась на долгий судебный процесс? А у него тоже была своя работа и бывали разные настроения. Она унижена, не хочет, чтобы об этом знали, и будет делать вид, что все нормально. Чувствует себя замаранной этой скрытностью. От этого стыд. Когда узнают, какая-нибудь рассудительная подруга станет уговаривать, чтобы позвонила ему, потребовала объяснений. Невозможно. Она до сих пор страшилась услышать худшее. Все эти мысли о своем положении прокручивались у нее в голове уже не раз. Карусель, спасение от которой только в сне с применением таблеток. Или в такой нестандартной вылазке.
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 40
