– Вик, – прошептал Бонавентура, убедившись, что Эдит отошла, – сядь сюда. Я думал о том, что ты мне рассказывал.
– О чем, Эмиль?
– Послушай, Вик, кого бы я туда ни водил, я брал с них обещание более тягостное, чем они…
– Им туда надо, Эмиль. Им этого хочется.
– Нет, послушай! – Он схватил Вика за кисть. – Я это знаю. Я это знал всегда. Там что-то есть, но оно ничего собой не представляет. Они все это осознают под конец. Они видят, что их околпачили.
– Куда ведет нить твоих рассуждений, Эмиль? В ту же кучу старого засохшего дерьма?
Бонавентура устало покачал головой.
– Я просто хочу знать, где ты бывал, Вик. Я хочу знать, пересекаются ли те места с моими.
– Письками померяться хочешь, – констатировал Вик.
– Потому что ты же, наверное, был в Секторе Семь и видел там колоссальное белое лицо, нависающее над крышами…
– Эмиль, забей.
Но Бонавентура не утихомирился.
– Послушай меня! – потребовал он. – Хоть раз меня послушай! – Им овладели распадающиеся воспоминания. В его поколении все терзались потребностью сравнивать, сопоставлять впечатления, оживлять ужаснувшие их места и вещи. Вик чувствовал, как старика бьет дрожь. – А за ним все дома превратились в груды кирпичей, гребаная бескрайняя пустошь из кирпичей. Каждый раз, как падает черепица, прокатывается эхо, и лицо смотрит на тебя… – Он заметил выражение на лице Вика, и напряженная дрожь оставила его. Он вздохнул.
– И зачем я себя этим утруждаю? – сказал он. Пожал плечами. – Если ты этого не видел, – добавил он, – считай, что ничего не видел. Ничего.
– Ну вот опять, – сказал Вик.
– Ему просто поговорить надо, Вик, – устало буркнула Эдит у окна.
– Держись безопасной стороны, – посоветовал Бонавентура окружающему миру и Вику в частности. – Веди себя как турист. Как все остальные.
Вик отмахнулся.
– Да я где угодно время лучше провел бы, чем тут. – И пожаловался дочери Бонавентуры: – Даже в клубе «Семирамида» – и то лучше.
Эдит пожала плечами. Посмотрела прямо на него. «Если уйдешь, – говорил ее взгляд, – можешь не возвращаться». Потом отвернулась и стала изучать улицу внизу так, словно там было полным-полно объектов куда интереснее Вика.
– Иисусе! – возопил Серотонин. Ему вдруг представился теневик Поли де Раада, с лицом обреченного посредника, озаренным отблесками каких-то сомнительных делишек на Суисайд-Пойнт. – Никому нет ни малейшего дела до моих проблем, – посетовал он и поднялся, собираясь уходить.
– Прости, – сказал Бонавентура. – Это обширная территория, Вик. Возможно, мы видели разные части.
Вик отозвался с порога:
– Не думаю.
– Я снов не вижу, Вик! – пожаловался Бонавентура. – Я не вижу снов!
– Ты же знал, что этим все закончится, – ответил Вик, не представляя, чем ему помочь. – Ты всегда знал.
– Погоди, Вик, с тобой ведь то же самое будет.
– Помолчи, – сказал Вик отсутствующим тоном. – Помолчи, старичелло.
* * *
Эдит Бонавентура застигла его внизу; Вик хладнокровно выдирал страницы из дневника.
– Я думала, что спрятала его, – неуверенно сказала Эдит.
– Там ничего нет.
– Правда? Значит, не тот блокнот.
– Ты это знала наперед, – обвинил ее Вик.
Она улыбнулась, соглашаясь.
– Но даже исписанные блокноты – не обязательно нужные тебе, – заметила она. – Эмиль много чего писал в те годы. Ты не хочешь выпить?
Серотонин уронил блокнот на пол и зевнул.
– Мне надо идти, – сказал он.
Эдит все равно принесла ему выпить и постояла перед Виком, пока тот пил.
– Эй, что это? – спросил он.
– Все хорошее пойло, – ответила она, – ты уже высосал.
Серотонин утер губы. Окинул взглядом комнату, заставленную предметами из девичьей жизни; ему не удалось сопоставить ту Эдит, которую Вик знал, с Эдит, которой они принадлежали. Он отставил стакан и притянул ее к себе, усадив на колени.
– Ему нужны деньги? – спросил он.
Эдит отвернулась и выдавила улыбку. Прижала голову Вика к своей шее и заставила его поцеловать ее в затылок.
– Нам всегда нужны деньги, – ответила она. – Мм. Так хорошо.
Когда Серотонин ушел, она еще долго лежала на диване и думала о нем. Вик Серотонин напоминал ей всех мужчин, встреченных на пути через гало. Все, кого она там встречала, тщились уйти в грезы, которым полагалось бы развеяться уже в шестнадцать лет.
Если честно, то Эдит и себя бы к ним должна причислить. На Пумаль-Верде, скажем, она под завязку накачалась «ненасытным доктором» и ей одиннадцать часов подряд мерещилось, что она стала огромной белой птицей, медленно рассекающей вакуум взмахами крыл.[19]Ее приятель тогда сказал:
– Эдит, эта птица – твоя жизнь, и разумнее будет отправиться за нею.
Он не слишком-то ладил с собственной жизнью и, как все, завербовался в ЗВК, где его сделали пилотом какого-то боевого корабля, перекроив для этих целей у армейского портняжки так, что теперь у него из нёба к панели управления тянулись провода. Рвотный рефлекс выкройка обычно подавляла, но время от времени приятелю Эдит казалось, что провода эти – волокнистая масса, которой он подавился. Паникуя или теряя концентрацию, он слышал голос своей матери, терпеливый и негромкий; голос приказывал ему, как поступать. Трудно было не подчиниться. Мама говорила, что не надо бояться. Не надо сердиться. Она говорила: «Сконцентрируйся и сделай все правильно. Тогда никто не пострадает». Насколько могла судить Эдит, от ее приятеля в этом состоянии мало что осталось.
Ближе к рассвету она поднялась проведать старика.
Он еще не спал, глядя в одну точку прямо перед собой, словно видел там нечто недоступное остальным, но наверняка осознал присутствие Эдит, потому что взял ее за руку и произнес:
– Самое жуткое, что оттуда тащили, – это «дочери». Принесешь оттуда дочь – жди неприятностей. Дочь пытается тебя изменить. Оно не живое, даже не технологичное; никто не знал, что это и для чего это.
Эдит сдавила его руку.
– Ты мне уже говорил, – сказала она.
Он фыркнул.
– Это я их стал так называть. Что бы оттуда ни приволокли, только бы не дочь.
– Ты мне уже сто раз говорил.
Он снова фыркнул, она опять сжала его руку, и спустя некоторое время Эмиль забылся сном.
Она осталась с ним. То и дело оглядывала комнату: теплые кремовые обои с рисунком, неяркое освещение, старая кровать со взбитыми подушками, наволочки сшиты из разных кусков ткани, как ей нравилось или казалось, что понравится старику. Мы в местах похуже жили, – подумала она. С ракетного поля полыхнула вспышка, другая, озаряя волевой профиль Эдит и отбрасывая ее тень на стену.
