— О тебе, солнце мое, — сказал Веспасиан.
— Гульчехра, я задам вам вопрос, который, быть может, не вполне сейчас уместен…
— Да-а? — заинтересованно пропела Гульчехра, наклоняясь к Андрею всем телом.
— Вы давно виделись с Гарднером в последний раз? Я к тому всего лишь, простите, что брат его работает в Хьюстонском управлении грузоперевозок. Может, вы помните случайно… не говорил ли он о новом строительстве на Меркурии?
При имени Гарднера женщина с отработанной загадочностью заулыбалась было а-ля Мона Лиза, но сам вопрос ее явно разочаровал.
— Оставь это! — гневно вскрикнул Веспасиан и так стукнул кулаком по столу, что с маков посыпались лепестки. — Рядом с тобой, — он ткнул в сторону Андрея длинным пальцем, — прекраснейшая из женщин мира! А ты говоришь о какой-то возне! Трус! Ты ищешь забвения в мелочной суете вещей, боясь освобождения духа.
— Успокойся, милый, пожалуйста, — испуганно залепетала восхищенная Гульчехра. — На каком накале ты живешь, ты совсем не щадишь себя…
— Да, — с грустью произнес Веспасиан и обмяк в кресле. — Идти ввысь нелегко… Но я иду! — он опять устремил взгляд на Андрея. — На пляже. В горах. Дома. Даже когда сплю. Самосовершенствование не может быть дискретным, — он брезгливо вытащил из бокала соломинку, допил коктейль и встал. — Гуль, нам пора.
Андрей резким движением выплеснул за борт свой нетронутый коктейль.
А ведь я чуть не теми же словами втолковывал Вадькиному отцу про желания… Слова, что вы с нами делаете?
Неожиданно для себя он рассмеялся.
Я же их спас!
Всех, кто по собственному почину или выполняя приказ, раньше или позже опять полез бы в этот проклятый Шар! Неужели мы сами не додумаемся до подпространства и до всего на свете без этого зверства, когда один посылает на смерть, а другой идет на смерть и пропадает без следа!
А они сочли себя униженными, потому что я поставил на одну доску и тех, кто стремился бы вперед, и тех, кто отполз бы назад.
Да, наверное, существует принцип «Нет ничего, что подлежало бы насильственному уничтожению». Но с молоком матери впитанное стремление оберегать и радовать говорило другое. Люди не должны погибать! Люди не должны страдать! То, что опасно, должно уничтожаться! В глубине души Андрей до сих пор был уверен в этом. И это оказывалось страшнее всего, потому что теперь он не мог доверять никому, даже глубине собственной души.
4
Шар стал легендой; старые капитаны рассказывали о нем жуткие сказки. Смертельная опасность исследований придавала Шару особое очарование — вероятно, сродни тому, которым обладали прежде таинственные кладбища и заколдованные замки, — что же касается спящих красавиц, то их с лихвой заменяла перспектива овладеть подпространством, которым, очевидно, пользовался Шар.
К тому времени как на него набрела яхта с молодоженами, на счету его было уже два десятка загадочных смертей. Парочка в панике вызвала патруль, а сама, едва дождавшись его, прервала путешествие — по слухам, с тех пор оба зареклись покидать Землю. Диспетчерская едва сумела убедить их не улетать до подхода патруля — дело в том, что одно из бесчисленных поверий, нагромоздившихся к тому времени вокруг Шара, гласило: он не ускользает в подпространство, пока рядом находится и его наблюдает человек; диспетчер же, в прошлом профессиональный космонавт, безоговорочно принимал профессиональные суеверия. Патруль занял позицию слежения, а Совет Космологии и Космогации тем временем уже собрался на заседание, которое с короткими перерывами длилось несколько суток. Решено было исследований не предпринимать, но держать Шар под непрерывным наблюдением. Действительно, более полутора лет рядом с Шаром находилась станция, на которой, сменяясь каждые две недели, дежурили наблюдатели. Научные результаты этого дежурства оказались практически нулевыми, и существование станции было бы бессмысленным, если бы, во-первых, не подтверждение дикого поверья — Шар не исчезал. А во-вторых, что совсем не имелось в виду при создании станции, наблюдатели предотвратили семь самочинных попыток проникнуть в Шар.
Однажды смена не вышла на связь. Патруль нашел станцию пустой, а Шара уже и в помине не было. На пульте рубки стоял кристаллофон, и десятки ученых самых разных специализаций часами вслушивались потом в заикающийся от волнения голос: «Он сам позвал, и мы пошли. Как мы могли не пойти, раз он сам?! Меня он отпустил, но Чэн и Джошуа остались, они меня ждут. Ваш проклятый патруль уже рядом, он все испортит! Но мы вернемся, я знаю, он сказал, мы уцелеем, мы вернемся!» Они не вернулись.
Грузовой планетолет Андрея, везший на Меркурий тяжелое оборудование, встретил Шар между орбитами Меркурия и Венеры три года назад. Оставив груз болтаться в пространстве, Андрей взял Шар а гравизахваты и, не сообщая на Землю, на большом ускорении поволок к Солнцу. Едва не возник бунт. Но Андрей подавил его в зародыше, просто заперев людей в их каютах, хотя решиться на это было едва ли не тяжелее, чем на само уничтожение Шара. Он продолжал разгонять Шар далеко за орбитой Меркурия и лишь вблизи короны выпустил груз. Перегрузка при торможении и повороте была почти предельной, но Андрей в течение нескольких часов не отрывался от телескопа, чтобы Шар не ушел, — врачи поражались потом, как он не потерял сознания. Уже далеко в глубине верхней фотосферы Шар начал разрушаться. Отчетливо видно было, как он, прокалывая бушующие слои твердого пламени, медленно начал оплывать, а потом вдруг упруго распался на вереницу ослепительных громадных капель, которая продолжала со страшной быстротой соскальзывать в огненную глубину.
Он очнулся.
Достал фон и запросил у справочной данные на Соцеро.
— Место пребывания — Меркурий, станция слежения, — ответил автомат после очень долгого молчания. — Должность — пилот-оператор. Беседа в настоящий момент невозможна из-за специфики проводимых работ.
Ну вот, подумал Андрей, что за станция объявилась? Из-за станций закрывать планету?! Его вдруг зазнобило. Он несколько раз подбросил фон на ладони, а потом позвонил приятелю из Бюро спецработ.
— А, привет, — обрадованно сказал Семен. — Ты как снег на голову. Я, знаешь, думал, тебя и на Земле-то давно нету…
— Я по делу. Что вы там строите на Меркурии?
Семен заморгал.
— Может, нужны пилоты-одиночки?
— А ты что… все бездельничаешь?
— Ну, нет, конечно. Мы работать приучены, всю весну вот у вулканологов отбарабанил. Побираюсь, где придется… Но это ж летать.
— Побираюсь… Экий ты, знаешь, ядовитый, Андрюша. Ты ж добряк был!
— Добряк с печки бряк, — буркнул Андрей.
Семен тяжко вздохнул.
— С Лолой так и не видишься?
— Так и не вижусь.
— И с парнем?
— Слушай, — проговорил Андрей, — черт возьми. Однажды он подошел ко мне и спросил: папа, почему тебя никто не любит? К пяти ему шло… Я так и сел. Как же, говорю, мама, а дядя Соцеро? А он говорит: ты когда уходишь, мама, если думает, что я не вижу, плачет, говорит: за что мне такое наказание, — он помедлил. — Я ведь до сих пор не знаю, может, я и впрямь это сделал неправильно. Значит, не имею права сказать ему: они не поняли меня, а ведь я у тебя самый лучший. Но, с другой стороны, не годится человеку с малых лет знать, что такое остракизм. Рабом вырастет, сможет лишь повторять за другими, а сам — ни-ни… И хватит, говори дело!
