Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 126
Они одинаково восхищались Персией, ее романтикой и загадочностью. Генри вынимал из кармана книжку и читал суфийские стихи, пьянящие стансы Хафиза – суфийского мастера четырнадцатого века и самого знаменитого поэта Персии, попутно объясняя его желание встречи с Возлюбленной, заполняющей вакуум между мирским и Божественным. Однажды утром они поднялись до рассвета и поехали на север к пустынной горе, где стоит Цитадель мертвых. «Не успели мы далеко отъехать, – писала Гертруда, – как солнце вспыхнуло и с внезапным ярким блеском взмыло над снежными пиками, и по равнине помчался день… Каменная долина привела нас к сердцу пустыни и концу всех вещей».
Здесь они нашли Башню молчания, ослепительно-белую, первую станцию на дороге загробной жизни, где зороастрийцы оставляли трупы для солнца и стервятников – знак очищения и уничтожения. «Сюда приходили они сбрасывать одежды плоти… чтобы их души, пройдя через семь врат планет, достигли священного огня солнца».
Путешественники обошли башню, залезли на площадку наверху и стали слушать великую тишину безлюдья. Потом спустились и, отпустив поводья, погнали наперегонки по бездорожью со всем азартом и пылом юности. Гертруда описывает переполнявшие ее в тот момент счастье и свободу, которые дает влюбленность:
«Жизнь схватила нас и наполнила бесшабашным весельем. Гудящий ветер, изобильная земля кричали нам: “Жизнь! Жизнь!” Мы скакали и слышали этот крик – жизнь! Щедрая и великолепная! Старость от нас далеко, и смерть далеко; мы оставили ее на ее троне среди пустынных гор, в компании призрачных городов и отжившей веры. Нам досталась широкая равнина и бескрайний мир, красота и свежесть этого утра!»
Как-то лунным вечером, когда они лежали в траве у ручья и воздух был полон ароматом фиалок и роз, а далекая музыка мешалась с уханьем совы, Генри сделал предложение, и Гертруда его приняла. Она тут же написала домой Хью и Флоренс, что они с Генри помолвлены, и стала ждать ответа. Когда же он наконец прибыл, она прочла, что это невозможно. Ей следует не только разорвать помолвку, но и вернуться домой немедленно – или как только Джеральд, брат Билли, сможет освободиться, чтобы ее сопровождать. Гертруда поняла, что это конец самому счастливому времени ее жизни и конец ее надеждам на брак с Генри. Хью навел справки у сэра Фрэнка и других и выяснил, что доход Генри «абсолютно недостаточен для содержания семьи». Хью также отметил, губя последние надежды, что «обаяние и интеллект [Генри] не помешали ему залезть в долги».
И хотя этого Хью дочери не сообщил, но до него дошло и худшее: Генри – игрок.
Как бы ни было прочно с виду финансовое положение Беллов, Хью оставался директором сталелитейных заводов с фиксированной зарплатой. Бразды правления, как и весь капитал, держали его отец и дядя. Хью содержал недешевое хозяйство, жену и пятерых детей в достаточно скромном доме, Ред-Барнс, и один его сын уже учился в Итоне, а второму предстояло вскоре туда отправиться. Лотиан жил в пятиэтажном загородном доме, Раунтон-Грейндж, и держал собственный дом в Лондоне на Белгрейв-Террас, 10, – в основном для своих нужд. В черной металлургии, как и в других ключевых отраслях промышленности, в последнее время наблюдался спад, прибыль стала уменьшаться. Когда-то, в восемьдесят девятом году, Гертруда не без интереса услышала разговор двух людей в поезде, обсуждавших, действительно ли сталепромышленники «наживают гигантские состояния». Она написала Флоренс: «Бедняги решили, что да. Я не стала рассеивать их иллюзий». Сейчас, в июле девяносто второго, лишившаяся надежд, с разбитым сердцем, Гертруда пишет Чиролу невероятно трогательное письмо:
«Мистер Кадоган очень беден, его отец, насколько я понимаю, практически банкрот, а мой, хотя он ангел и готов для меня сделать все на свете, никак не смог бы содержать еще один дом, кроме своего, – а это, получается, именно то, что мы его просили бы сделать… Я надеюсь, он теперь увидится с мистером Кадоганом в Лондоне и придет как минимум к тому же заключению. Тем временем мы с Генри Кадоганом не имеем права считать себя помолвленными, и, боюсь, свадьба если и ждет нас, то в очень, очень отдаленном будущем. Я пишу об этом разумные слова, но в сердце у меня ничего нет разумного, только слишком все безнадежно, чтобы над этим плакать. Приходит момент в самые черные дни, когда они настолько черны, что ничего не можешь делать – только молчать… Куда легче казаться счастливой, когда никто не знает, что у тебя есть причины таковою не быть. А я так тревожусь… я забыла, как быть храброй, а ведь всегда себя считала такой».
Генри ничего не оставалось делать, как уехать из Персии на год-другой и попытаться добиться более прибыльной должности. Менее цельная девушка могла бы взбунтоваться против решения отца, а Гертруда написала Флоренс письмо, замечательное по чувству чести и даже по необычайной степени сочувствия родителям:
«Наше положение очень трудно, и мы очень несчастны. Мы нечасто видимся теперь… поскольку после письма отца не чувствуем себя вправе встречаться. Самое для меня невыносимое – это что ты или папа можете о нем подумать иначе как о человеке благородном и хорошем, настоящем джентльмене. Я его другим не знала.
Это ужасно с моей стороны так писать, вызывая у вас лишь совершенно бесполезные и напрасные сожаления. Не нужно ни на миг думать, что если бы я могла выбрать, то не повторила бы все это снова, при всем нетерпении, душевной боли и разлуке, которые только еще предстоят. Оно того стоило… некоторые люди могут всю жизнь прожить и не знать этого чуда… только можно человеку слегка поплакать, когда приходится отказаться от него, и снова погрузиться в ту же тесную жизнь… ох, мама!»
Нет сомнения, что Гертруда любила. И вполне возможно, что Генри тоже ее любил. Может, они были бы счастливы вместе, он бы бросил игру, а она бы сумела смириться с его скромной карьерой и ездить за ним от должности к должности. Но у них не оказалось такого шанса. Тяжелые прощания как-то были пережиты, и Гертруда вернулась на Слоун-стрит, где ее ждала любящая Флоренс, чтобы утешить. Через пару дней с севера возвратился Хью – заключить любимую дочь в объятия и поговорить с ней сквозь ее слезы. Находясь в подавленном состоянии, Гертруда следующие несколько месяцев писала мало писем. Чувства ее были глубоки, и отходила она медленно. Все же весна застала ее во Франции. Из романтического сада в Ниме, чья красота напомнила ей один сад в Персии, где она была так счастлива, Гертруда пишет домой:
«Взяла карету и поехала в сад, где расположен Нимский храм. Квакали лягушки, совы перекликались в деревьях, теплый ароматный вечер со всеми его звуками так похож был на другие вечера в далеком саду, где кричали совы. Я плакала, плакала в этом храме и римские ванны наполняла слезами, которых никто в сумраке не видел».
Не прошло и года после ее отъезда из Персии, как после краткой болезни, вызванной падением в ледяную реку во время рыбалки, Генри Кадоган умер от пневмонии. Так возникла трагическая схема ее любовной жизни. При всех ее успехах во множестве необычных предприятий и приключений от этого события Гертруда полностью не оправилась никогда.
Желая отвлечь ее, Флоренс придумала, что падчерица должна опубликовать книгу путешествий, составленную по материалам ее дневника и почти ежедневных писем, написанных из Персии в первые счастливые месяцы пребывания там. Гертруда возражала против этой идеи, но, вероятно, это Флоренс связалась с издательством «Бентли», и в ответ на письмо оттуда Гертруда без энтузиазма капитулировала. Своей подруге Флоре Расселл она писала:
Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 126
