Но это очень понравилось Эвер. Она обрадовалась, чего не случалось уже несколько дней, и я улыбнулась ей в ответ.
– Поплыла, – поддразнила она чуть слышно.
Когда я вошла в спортзал, то увидела, что Двадцать два одиноко стоит в углу, спиной к другим тренерам и салагам. На лице у него застыло все то же печальное выражение.
Неожиданно меня пронзила вспышка ярости. При виде него сердце вдруг отозвалось странным тревожным стуком, я почувствовала, как от гнева тело сотрясает дрожь. Да какое право он имеет горевать, ведь это меня он назвал монстром! Мне захотелось встряхнуть его и крикнуть, что не ему меня судить.
Я испытала желание бить его по лицу, пока он не возьмет свои слова назад.
Когда я подошла, он поднял глаза, выражение лица чуть смягчилось.
– Рен, я…
– Заткнись и становись в стойку.
Он не принял стойку. Он словно прирос к своему месту и потянулся ко мне рукой. Я быстро шагнула назад.
– Прости, я не хотел…
– Подними руки! – взревела я так, что он подпрыгнул. Мне не понравилась его робкая улыбочка.
Руки он тоже не поднял, и тогда я с силой врезала ему по лицу. Он пошатнулся и упал на задницу.
– Вставай и подними руки, – сказала я коротко. – Блокируй следующий удар.
Он опешил, из носа потекла кровь, однако встал и прикрылся руками.
Я умышленно нанесла ему три удара, которых он не мог отразить. Быстро, стремительно, гневно. В груди горело, такого со мной никогда не было. Горло ломило от разраставшегося комка.
Он грохнулся на мат в десятый раз, лицо превратилось в неузнаваемое кровавое месиво. Теперь он не встал. Он сдулся и тяжело дышал.
– Ты прав, – сказала я. – Надо было брать номер Сто двадцать один. Но я приписана к тебе, а потому предлагаю прекратить ныть и взять себя в руки. Выбора больше нет, богатый мальчишечка. Осталось то, что есть, навсегда. Привыкай.
Я повернулась и под взглядами всех тренеров и салаг пулей вылетела из спортзала.
– Молодчина, Сто семьдесят восемь, – кивнул мне охранник.
Мне стало тошно. За пять лет работы в КРВЧ я много раз слышала эти слова, но сегодня не испытала ни гордости, ни удовлетворения.
Я бросилась в душевую и направилась к раковине. Неуклюже повернув кран, я испачкала его кровью Каллума Двадцать два.
Вода, омывшая мои пальцы, покраснела; я сжала губы и отвернулась. Меня никогда не мутило от вида крови, но сейчас все изменилось. Его окровавленное лицо никак не выходило у меня из головы.
Я вымыла руки четыре раза. Закончив, посмотрелась в зеркало. Не помню, когда я делала это в последний раз. Наверное, много лет назад.
Чем моложе был рибут, тем быстрее угасали человеческие воспоминания. Я помнила целые периоды из своей жизни до двенадцати лет, но детали смазались. Однако я не забыла своих глаз. Я считала их такими же светло-голубыми, какими они были до смерти.
В зеркале отразилось иное. Синева была яркой, жгучей, неестественной. Нечеловеческой. Я думала, что мои глаза будут страшнее. Холодными и бесстрастными. Но они были… красивыми? Показалось странным размышлять о себе в таких выражениях. Однако глаза были большими и печальными, а насыщенный синий цвет смотрелся и правда неплохо.
На первый взгляд – ничего ужасного. Меня можно было даже назвать симпатичной. Я была невысокой – ниже многих тринадцати– и четырнадцатилетних салаг. «Хвост» распушился щеткой белокурых волос – я обрезала их сама чуть выше плеч.
Я была не такой страшной, как воображала. Если честно, то и вообще не страшной.
И уж точно ничем не напоминала монстра, которому нравится охотиться на людей.
Глава десятая
Ночной воздух был неподвижен, когда я открыла дверь лестничной шахты и вышла на крышу. Люди ждали меня на краю, и я зашагала к ним, поправляя шлем.
– Я доверяю тебе, Сто семьдесят восемь. – Офицер Майер поставил руки на широкие бедра и посмотрел на меня в ожидании ответа.
– Спасибо, – произнесла я машинально. Офицер Майер повторял это при каждой нашей встрече, как будто старался себя убедить. Я была единственным рибутом, который поддерживал постоянную связь с начальником.
Вряд ли мне кто-то завидовал.
Я виделась с ним часто, потому что Роза была самой крупной базой и здесь находился его офис. Рядом стояла женщина по имени Сюзанна Палм, она появлялась очень редко. Она была президентом КРВЧ, я понятия не имела, чем она занималась, но ее нынешнее присутствие не предвещало ничего хорошего.
– Я полагаю, тебе сказали, что это секретная миссия? – спросила Сюзанна.
Она с прищуром смотрела на меня, и я уловила неодобрение. Возможно, ей было просто неудобно на ее нелепых каблуках. Или ей досаждали постоянно выбивавшиеся из прически завитки каштановых волос, тронутых серебром. Меня бы они точно достали.
Я кивнула, и на крышу тотчас же приземлился челнок. Дверь открылась, офицер Майер отступил, послав мне ободряющий взгляд. Я не приободрилась. Срочная одиночная миссия была последним, чего мне сегодня хотелось. Но мне пришлось признать, что я надеялась на погоню. Пусть мне достанется бегун. Уж такой выдался день, что я была готова не задумываясь расплющить человеческое лицо.
Перед глазами снова возник окровавленный Двадцать два, и я отогнала навязчивый образ. Правда, вряд ли надолго. Он маячил перед моим мысленным взором весь день и отзывался тяжестью в груди. Мне хотелось приказать мозгу, чтобы перестал валять дурака. Двадцать два очухается за считаные часы, никакого непоправимого вреда я ему не причинила.
Когда я вошла в маленький челнок, Леб сцепил руки и едва ли взглянул на меня. Из-за его почти осязаемой неловкости я разнервничалась. Офицер Майер редко поручал мне что-то приятное, но отвечал за выполнение задания, как правило, Леб. Очевидно, ему тоже «доверяли».
Челнок был всего один – значит пленник полетит с нами. Я села на одно из четырех небольших сидений напротив Леба и пристегнула ремни, стараясь не обращать внимания на его встревоженный вид. Мне он не понравился. Я предпочла сосредоточиться на предписании, которое лаконично гласило: «Майло, старше тридцати, рост от пяти футов и десять дюймов до шести, волосы каштановые». О причинах задержания не было сказано ничего. Они знали, что я не спрошу.
В голове промелькнули слова моего стажера о том, что мы не ведали вины людей, которых отлавливали. Эту мысль я тоже отогнала. Я могла сколько угодно интересоваться человеческими преступлениями, но корпорация ни за что не предоставила бы мне таких сведений.
Над Розой мы пролетели в молчании; наконец челнок пошел на снижение и приземлился. Дверь открылась – передо мной было самое сердце трущоб. Я отстегнула ремни и встала. Грунтовая дорога вилась меж деревянных домиков, темных и притихших: действовал комендантский час.
