– Может быть, тебе скоро можно будет вернуться домой, Деций, – задумчиво проговорил Руфус. – Ты же помолвлен с племянницей Цезаря, значит, пока он будет консулом, Клодий будет посажен на короткий поводок.
– Я не боюсь Клодия, – вскинулся я, хотя сам знал, что немного лукавил перед истиной.
– Зрелище вас двоих, сцепившихся на форуме, будет неприятным для всей семьи, – заметил Кретик. – Страх тут ни при чем. Ты отправишься домой, когда семья призовет тебя в Рим.
– Ну, ладно, пусть так, – кивнул я. – Кстати, я только что узнал, что у Птолемея будет еще один наследник. – И я рассказал им, что удалось выяснить Гермесу.
– Патрицию не к лицу слушать сплетни рабов, – фыркнул Кретик.
– Сплетни рабов держат меня в курсе всех дел. К тому же именно они не раз спасали мне жизнь, – резко возразил я. – Думаю, информация вполне надежная.
Мы еще потолковали о значении и возможных последствиях этого события. Как и следовало ожидать, все с опаской относились к возможному появлению на свет еще одного сына царя, что, безусловно, сильно осложнит римско-египетские отношения. В конце концов мы разошлись в весьма кислом настроении.
На следующий день я повел Юлию в Панеум. Это была одна из самых странных и оригинальных достопримечательностей Александрии – искусственный насыпной холм с поднимающейся наверх спиральной дорожкой и самим храмом Пана на вершине. Это был не совсем обычный храм – по правде говоря, это место вообще мало походило на храм. Здесь не совершалось никаких жертвоприношений. Скорее это было святилище, посвященное любимому божеству.
Подъем по спирально закручивающейся дорожке оказался длинным, но вокруг было так красиво, что я невольно залюбовался. По бокам были высажены высокие тополя, между ними можно было заметить небольшие живописные гроты и статуи лесных спутников Пана. Скачущие, как живые, фавны, сатиры, преследующие нимф, забавляющиеся дриады – все это украшало путь на вершину холма.
А наверху располагалось святилище. Оно состояло из крыши, поддерживаемой изящными тонкими колоннами. Да и кому вздумается заключать лесного бога вроде Пана в какое-то закрытое помещение? Под крышей находилась бронзовая статуя высотой в половину человеческого роста, рогатая и с раздвоенными копытами, с покрытыми шерстью ногами, как у козла. Бог замер в одной из поз экстатического танца, держа в одной руке флейту.
– Какая прекрасная статуя! – воскликнула Юлия, когда мы прошли между колоннами и оказались под крышей, и тут же смущенно и удивленно добавила: – О, боги!
Моя невеста рассмотрела знаменитый атрибут Пана – похотливо эрегированный пенис, достигавший в длину не менее локтя взрослого мужчины.
– Ты удивлена? – осведомился я. – Да в любом саду можно увидеть гермы[36]точно с такими же причиндалами.
– Но не с такими же героически-огромными! – возразила Юлия. Глаза у нее стали круглыми от удивления. – Бедные нимфы!
– А вот Фауста наверняка заявила бы, что завидует им!
Упомянутая дама решила провести этот день в компании предающихся самобичеванию жриц Баала-Аримана. У нее были гораздо более живые интересы, чем у Юлии.
– Фауста придает слишком большое значение физической стороне жизни, – заметила Юлия. – Отсюда ее интерес к твоему гнусному приятелю Милону.
– Милон – умный, красноречивый, сильный и предприимчивый человек, и ему уготована значительная роль и место в римских политических делах[37], – заметил я.
– Подобные качества есть у многих. Но он к тому же любит насилие, он беспринципен и ни перед чем не остановится, лишь бы выдвинуться. Это тоже вполне обычные качества, тут я с тобой согласна. А вот что делает его уникальным человеком и, к тому же, весьма желанным – когда это касается Фаусты, – так это то, что у него лицо и тело настоящего бога.
– Разве он в этом виноват? К тому же, род Корнелиев[38]всегда старался держать высокую марку. Да во всем Риме не найдешь более подходящей пары для Фаусты, нежели Милон!
Моя невеста фыркнула, но чуть слышно, как настоящая патрицианка.
– Да о чем ей беспокоиться? Они ведь вовсе не намерены так уж часто показываться на публике вместе. Римские мужья даже в цирке не садятся вместе со своими женами. Хотя, честно сказать, они составляют просто поразительную парочку. Она такая светлая, красивая и изящная, а он такой темный и до черноты загорелый. И ведет он себя ничуть не менее высокомерно и нахально, чем она, хотя по рождению он намного ниже Фаусты.
Я незаметно улыбнулся. Даже Юлия восхищается Милоном, хотя она никогда в этом не признается. Да практически все женщины в Риме испытывали подобные чувства. Девушки-прислужницы выцарапывали его имя на стенах, словно это какой-нибудь выдающийся гладиатор или чемпион-колесничий. Красавчик Милон, так они его называли, утверждая при этом, что скоро иссохнут и погибнут от страсти к нему, и частенько углубляясь в весьма неприличные подробности. Юлия, конечно, никогда не станет вести себя столь бесстыдно, но она тоже не осталась равнодушной к его чарам.
– Происхождение нынче немного значит в Риме, – заметил я. – Теперь вся власть принадлежит трибунам и комициям. Патриции вроде Клодия переводятся в плебеи, чтобы выставить свою кандидатуру на пост трибуна, и даже твой дядюшка, Гай Юлий, такой же патриций, как сам основатель Рима Ромул, стал народным избранником, потому что власть теперь именно там.
– Мой дядя Гай желает восстановить прежнее достоинство и высокое положение сената. Это, как он говорит, задача, с которой не справился Сулла. Если он должен обратиться к простому народу, чтобы получить соответствующую власть и добиться этой цели, то это всего лишь потому, что нынче настали такие времена, что все в Риме погрязли в коррупции. А дядя стремится восстановить прежнее уважение к власти для вящей пользы государства.
Преданность Юлии семье была поистине трогательной, но направлена она была явно не в нужную сторону. Да самому последнему болвану от политики отлично известно, что Гай Юлий ни в малой степени не заинтересован в восстановлении достоинства и власти сената. Кажется, его больше интересует восстановление единоличной власти, причем, разумеется, за рулем намеревался стоять он сам. Хотя в то время мы не имели никакого понятия, насколько близко он подойдет к этой цели.
