Еще одно покушение на жизнь князя. Жестокое противостояние
Далее говорилось следующее:
Два дня назад, когда принц-регент показывал почетным иностранным гостям нашу чудесную страну, произошло возмутительное и жестокое покушение на жизнь Его Королевского Высочества, сопровождавшееся мощным взрывом динамита. К несчастью для нападавших и их нанимателей, принц не проявил и тени страха. Как сообщает очевидец нападения, королевский водитель, Его Королевское Высочество выпрыгнул из автомобиля и ринулся на врага. Испугавшись такого напора со стороны нашего любимого правителя, террористы, засевшие за огромным валуном, бежали от него как черт от ладана в сторону леса. Осыпав их словами презрения, принц-регент сделал несколько выстрелов, убив нападавших и ранив еще двух злоумышленников.
Статью сопровождала нелепая фотография: к невысокой иве были прислонены два трупа в русских армейских мундирах.
Все знали, что во дворце держат про запас трупы схваченных террористов, которые хранят в морозильных камерах, чтобы при необходимости выставить перед фотокамерой, переодев сообразно случаю. Особенно часто публике предъявляли труп русского агента капитана Нелидова, казненного несколькими месяцами ранее за шпионаж. Это позволяло больно уколоть Санкт-Петербург.
Я отложил газету в полном недоумении:
– Холмс, но ведь за рулем сидел сам принц. Никакого другого водителя у нас не было. И я не видел, чтобы он в кого-нибудь попал из своего крошечного пистолета. Что касается фотографии…
Холмс пристально смотрел в окно, настолько поглощенный своими мыслями, что едва отреагировал на мои замечания.
– Это явно было написано до того, как мы покинули Софию, – ответил он рассеянно.
Сыщик встал, отошел от окна и принялся расхаживать по комнате, опустив голову на грудь и сомкнув за спиной руки. Наконец он переключился на меня:
– Уотсон, попробуйте вспомнить: когда мы с принцем отправились в путь, какое место назначения он назвал?
– Монастырское подворье в Иванове, в долине реки Русенски-Лом.
– Да, именно. А какое это направление?
– Он сказал – северо-восток.
– Но мы съехали с основной дороги и направились строго на восток, к Восточным Родопам. Зачем?
– Чтобы сбить с толку злоумышленников? – предположил я. – И все равно нам это не удалось, если вспомнить случившееся возле Каменной Свадьбы.
Мой друг застыл в задумчивости.
– Возможно, – промолвил он, а спустя некоторое время продолжил: – А что вы скажете о нашей прогулке по пещерам?
– Это было незабываемо, Холмс.
– Да, незабываемо. А еще?
– Принц был очень общителен.
– Да, очень. А кроме этого, мой дорогой Босуэлл?[26]
– Это было очень познавательно! Я узнал так много интересного о вулканах. Фреатические извержения, вулканические бомбы, эти крошечные выбросы-лапилли! Что касается бабочек…
– Ну конечно, бабочки, – процедил сквозь зубы Холмс. – Мне понадобится не одна неделя, чтобы выбросить из головы голубянку малинную и чернушку эфиопку.
– Так вот, бабочка, которую принц открыл в тысяча восемьсот восемьдесят шестом году, голубянка блеклая…
– И голубянку блеклую тоже, – скривился Холмс. – А эти его рассказы о ботанических экспедициях в поисках золотисто-желтого очного цвета?
– А жуки, Холмс? А его преданность зоологии? Помните, как, рассказывая нам об этой науке, он признался, что более всего увлечен изучением насекомых, а среди них лучше всего разбирается в жуках? А его кумир Христо Ботев?[27]С каким чувством принц читал его стихотворение «Моей матери».
– Добавьте почтовые марки! – буркнул Холмс, давая понять, что я совершенно забыл, о чем он спрашивал. – Удастся ли нам когда-нибудь забыть те несколько часов на привале, проведенных за просмотром его коллекции марок?
– Ну, раз уж вы сами об этом заговорили, – откликнулся я с восторгом, – коллекция у него просто чудесная. Чего стоит одна «Базельская голубка» тысяча восемьсот сорок пятого года выпуска! А ведь там была еще бермудская марка почтмейстера Перо выпуска тысяча восемьсот сорок восьмого года! Что за удовольствие! Вы же не станете отрицать, что никто не сравнится с принцем в гостеприимстве и радушии?
– Никто, Уотсон. Это вы правильно заметили. Надо ли понимать так, что вы сверх того собираетесь снабдить читателей подробными сведениями о тех часах, на протяжении которых принц потчевал нас обстоятельствами своего рождения?
– Надо это учесть, Холмс, – ответил я удивленно, зная, какое презрение мой друг питает к такого рода вещам.
– На случай, если вы не сделали записей, напоминаю: «Я родился в Вене и принадлежу к герцогскому семейству Саксен-Кобур-Гота, к его венгерской ветви Кохари. Род Кохари восходит к богатейшим и благороднейшим венгерским фамилиям, владевшим землями в словацких Чабраде и Ситно и многих других местах».
– Браво, Холмс! Не беспокойтесь, я буду держать в уме все ваши подсказки и советы, когда стану описывать эти события.
– «В день моего рождения, двадцать шестого февраля тысяча восемьсот шестьдесят первого года, – издевательски продолжал Холмс, – меня нарекли Фердинандом Максимилианом Карлом Леопольдом Марией Саксен-Кобург-Готским».
– Постойте! Как бы мне чего-нибудь не упустить, – всполошился я, потянувшись за своей записной книжкой.
Услышав это, мой друг разразился пронзительным хохотом:
– Перестаньте, Уотсон! Когда я попросил вас описать наше путешествие в пещеры, то имел в виду не предмет наших, а точнее, его разговоров.
– А что тогда? – растерялся я.
– Средства нашего передвижения.
– Мы путешествовали на автомобиле «Лифу» с паровым двигателем.
– Это транспортное средство способно перемещаться со скоростью тридцать пять миль в час, не так ли?
– И даже больше.
– Тогда я спрошу иначе. Как бы вы охарактеризовали нашу езду, манеру вождения принца? Была ли она чертовски бесшабашной?
– Нет, Холмс, – ответил я. – Не была.
– Головокружительной?
– Совсем нет, – ответил я, наморщив лоб.
– Возможно, безрассудной?
– Конечно нет.
– Может, чересчур быстрой?
Я снова нахмурился. К чему он клонит?
