Ситуация становится странной. Женщина в рыбном окончательно смущена. Сотрудник с документами делает вид, что ничего не происходит. Почтальон старательно пересчитывает голубей.
На либера я один.
И что же, что так? Ведь я — будущий правозащитник. И сейчас первостепенное право несчастной женщины на честное имя и непоруганную репутацию бесстыдственно попирается. Попирается вот этим вот юным хулиганом, экстремистом от демократии. Антэкси…[49]
— Послушайте, юноша, — говорю я либеру, стараясь повторить интонации бесстрашного правозащитника Руслана Линькова, — А вам не кажется, что ваше место слишком далеко от параши, чтобы задавать мне такие вопросы?
— Че ты сказал?! — раскачивается из стороны в сторону либер, — Че ты тут вякаешь!? Я Тесак! Слышал, ты?! Я — Тесак! Я Латынину знаю!
И коротко, с локтя, либер бьет мне кулаком в лицо, прямо под правый глаз.
Женщина ахает. Почтальон еще старательнее считает своих голубей.
— Э!.. — говорит сотрудник с документами.
Но я уже чувствую, что его уверенность в превосходстве сломлена. Либер боится. Иначе бы он не стал распускать свои руки. А раз он боится — то мне стоит всего лишь усилить свое психологическое воздействие.
— Чем больше вы будете бить, — отвечаю я либеру, — Тем сильнее будет мое сопротивление.
Либер прыгает в сторону и бьет мне ногою в живот. Подломленный, я сгибаюсь. Либер продолжает скакать по всей кабине лифта. Раскачивающийся алюминиевый хьюман райтс вотч то и дело бьет его по подмышкам. Женщина смотрит на либера расширенными глазами. Почтальон вжимается в угол.
— Э!.. Э!.. — повторяет сотрудник с документами.
Их бин зэр траурихь.[50]Свобода в опасности. Я издаю незнакомый мне звук и бросаюсь на либера всей массой своего импозантного тела. Я все еще согнут, и кулак либера попадает в мое лицо откуда-то снизу, и сразу же в зубы. Мой рот заполняется кровью. Ненависть и стремление к сопротивлению заполняют все мое существо, но в этот момент я слышу пронзительный женский крик и следом за ним — пронзительный крик самого либера, ноги которого вдруг исчезают из поля моего зрения куда-то в сторону, а следом за ним проносятся тонкие щиколотки женщины в рыбном.
Я распрямляюсь и вижу, как женщина висит на сгорбленном либере, вцепившись руками в рога его прически. Либеру больно. Огромный хьюман райтс вотч беспомощно раскачивается у него между ног.
— Э!.. Э!.. — продолжает сотрудник с документами.
Почтальона уже не видно за клеткой.
В это мгновение тихонько тренькает и лифт останавливается. В открывшиеся двери, мимо недоуменных собравшихся выпрыгивает либер, а женщина в рыбном пытается добавить ему пинок под отвисший и клетчатый зад.
— Так его! — радостно вскрикиваю я, — Да! Венсеремос![51]
Двери лифта закрываются, не успев впустить собравшихся пассажиров, и мы устремляемся вверх.
— Вам не больно? — спрашивает меня женщина.
— О, нет, — гордо и смело отвечаю я ей, трогая рукой надувающийся синяк, — Пустяки. Защищать права человека — наша работа. А это — издержки.
Почтальон и сотрудник молчат.
— Простите, — практически не слышно спрашивает меня женщина, — А чьи права вы только что защищали? Мои?
— И ваши, конечно, — отвечаю я ей, — Ведь он пытался оскорбить вас. Но вообще, конечно, я защищал права человека. Я же готовлюсь стать правозащитником.
— Я что же — не человек? — удивляется женщина.
— Вы? — удивляюсь в ответ и я тоже, — Вы — не человек? А я-то все думаю, че это в рыбном… вы… вы правда андроид?
Женщина вспыхивает. По ее щекам текут слезы. Я, кажется, где-то ошибся.
— Ну, то есть, простите… — бормочу я растерянно, — Вы, конечно же, человек. Это я так… предположение. Я же знаю, что никаких андроидов не существует… что это все выдумки глумливых цепных псов сталибинизма….
Женщина уже практически рыдает.
— Да перестаньте же вы, — говорю я и мнусь, — Сейчас вы мне все расскажете, и тогда уже я вас обязательно защитю… защищу… буду защищать.
Звоночек снова тренькает, и лифт останавливается. Это как раз наш этаж. Я пропускаю женщину в рыбном вперед, выхожу следом за ней, а прямо за мной из лифта появляется почтальон. Автоматически замечаю, что сотрудник с документами — из посвященных. Он едет на этажи выше нашего. Там, до сто девятнадцатого — всё руководство. Включая и.о. Президента. Выше, до сто сорокового — Пентхауз. Те, кто выше и.о. Президента. Туда не лифт не ходит.
«Он был свидетелем моего героизма», - думаю я и довольствуюсь. Рукоподаю показаниям.
Полина смотрит на женщину непонимающе. Собачка ее вяло потявкивает.
— Это ко мне, — говорю я Полине, и веду даму в свой кабинет, — Нам кофе, пожалуйста.
Мы с дамой стремительно проходим к кабинету, но спиною я вижу, да попросту чувствую — Полина с собачкой делают нам вослед препротивные рожи. С приходом демократии и свободы в этой стране поменялось практически всё. А среди того немного, что так и не поменялось — это ассистентши и их маленькие собачки. Показная угодливость и хорошо скрываемая подлость — вот два основных качества этой породы людей и собачек. Я таким вообще даже бы не рукоподавал. Нам с ними — не по пути. Паро кыросыпчиё.[52]
Я открываю даме дверь в кабинет и она проходит. Я прохожу за ней следом и закрываю за собой дверь. Дама робка и смущается. Я великодушен.
— Как вас зовут? — спрашиваю я приветливо.
— Марина, — отвечает мне дама, — Марина Л.
— Не стоило так рисковать ради меня, — говорю я Марине Л., - Я бы непременно одержал победу над этим юношей. Моральное превосходство было за мной.
— Да… — отвечает мне дама и снова смущается, — Вы… вы простите меня… это… это как-то так непроизвольно вышло…
— Ничего страшного! — улыбаюсь я даме и рукоподаю ей, — Да вы присаживайтесь!
Дама присаживается. Присаживаюсь и я.
— Так что же у вас там такое случилось? — спрашиваю я и беру карандашик.
— Понимаете… — бормочет Марина Л., - Я немного запуталась… даже не знаю, как и сказать-то…
— Говорите все как есть, — приободряю я, осторожно трогая наливающийся под глазом синяк.
— Видите ли… — мнется несчастная женщина, — Когда-то давным давно я была стабилинисткой. Но потом мне показалось, что это теперь уже никому и не нужно. И тогда я решила…
