— Вы не будете делать ему рентген? — спросила я резко.
— Нет необходимости. Но вы правильно сделали, что привезли его сюда.
— Я хочу сделать ему рентген, — возразила я.
— Она просто расстроена. Пошли, — сказал Джонатан.
Пока мы ехали домой, я думала, может, не так уж и плохо быть старым. Не надо шататься по вонючим сырым туалетам, извлекать из автоматов — куда огромное количество людей сует свои руки после писсуара — какой-нибудь хот-дог и сдирать с него пыльный целлофан. Ребенок — это то, для чего мы предназначены. Он избавляет нас от неприятностей. Заставляет взрослеть, готовить домашнюю еду.
Джонатан уложил Бена в кроватку. Уже половина восьмого вечера.
— Я вела себя глупо, — сказала я.
— Совсем нет. Ты испугалась. Это нормально.
Джонатан ушел на кухню, чтобы разбавить овощную массу превосходно нарубленной зеленью, выращенной им в новом оконном ящике для растений. Я не понимала, зачем надо было заполнять серебристого цвета лохань удобрением и землей. Чем хуже хранить высушенные продукты в кувшине? Однако в течение недели листья разрослись, и Джонатан появился с горстью петрушки, предлагая мне ее понюхать.
Я тихонько пробралась в спальню. Бен храпел. Любитель капучино ошибся: он не похож на меня. Возможно, он действительно с неба свалился.
Из телефонного автоответчика разносились щебечущие голоса. Голос Элайзы звучал так, словно она выкурила несколько пачек сигарет без фильтра и провела ночь в канализационной канаве: «Где тебя носит? Ты же никуда не выходишь по вечерам. Послушай, тут куча грима есть, который никто не хочет. Цвета слегка тусклые, но я подумала, что это может тебя заинтересовать».
Бет спросила: «Все в порядке? Конечно, то, что произошло за обедом, ужасно, но не волнуйся, администратор очень спокойно все воспринял».
Третье сообщение гласило: «Привет, Нина. Вы меня не знаете. Меня зовут Ловли, я фотомодельный агент. Мы слышали о вашем маленьком мальчике от Грега Мура, фотографа. Для нас он был бы идеален. Позвоните мне…» — она выпалила одним духом целый перечень телефонных номеров, так что я могла созвониться с ней в любое время.
— Кто такой Грег? Кто такая Ловли? — спросил Джонатан, стоя в дверях спальни с пучком листьев в руке.
— Не имею представления. Кто-то, кто связан с Элайзой.
— Она хочет, чтобы Бен стал фотомоделью?
Я поправила одеяло Бена и пощупала его лоб: температура снова была нормальной.
— Представления не имею, — пробормотала я.
— Ты скажешь ей, что нас это не интересует?
— Конечно.
Мои глаза стали привыкать к темноте. Я увидела вырисовывавшуюся в кроватке щеку: идеально округлая, очень фотогеничная щека.
— Это эксплуатация. Дети не в состоянии отказаться от этой ерунды или дать разрешение, — произнес Джонатан.
— Я знаю.
— Это может повредить их здоровью, потребуется лечение.
— Ты прав.
Я смотрела на спящего Бена, пораженная его красотой. Чтобы оторвать от него взгляд, я представила логотип, вырисовавшийся над его головой: памперсы, возможно, или детское питание марки «Cow & Gate».
— Может быть, она ошиблась номером? — спросил Джонатан.
— Скорее всего так и есть.
Я последовала за ним в гостиную. Джонатан уставился на телефонный аппарат, словно ждал, что тот сейчас возьмет да и сделает кульбит.
— Но ведь она назвала твое имя, — недоуменно произнес он.
Воскресенье было только началом всего. Бен раздраженно брыкался, прорывая ночь взрывами отрыжек и беспомощными криками. Он бил ногами арку для двигательной активности подобно медведю, которого содержат в нечеловеческих условиях и при этом ему приходится развлекать взрослых. Щеки Бена излучали гнев и жар. Его попа издавала такие же жалобные звуки. Досадно, что дети с самого рождения не могут объяснить разумными словами, что они кричат не от ненависти к вам, а оттого, что просто чувствуют себя отвратительно.
У меня под глазами появились серые диагональные линии. Поры на лице зияли, как круглые пакетики чая. Бен взял за правило бить меня по лицу кулаками, как будто я была виновата в этой его чертовой болезни. Когда Джонатан направлялся на работу, мне приходилось держать рот на замке, чтобы ненароком не попросить его остаться дома. Однажды недовольный плач Бена так достал меня, что у меня не оставалось никакого другого способа унять его, кроме как вызвать Джонатана с работы домой.
— У нас тут система полетела, так что я не могу, — ответил он.
Я сказала, что нечто подобное случилось в его собственном доме. Менее чем через час он появился с бумажным пакетом, в котором был «Калпол», так как все, что было дома, Бен опрокинул ударом ноги на пол. Джонатан не ушел, пока не успокоил Бена, несмотря на то, что его пейджер несколько раз включался, напоминая мне, что ему следует быть на работе и спасать свою систему…
На следующее утро я набила всеми необходимыми вещами перезарядный мешок для фотокассет, чтобы провести день в парке. Детская площадка пахла мокрым металлом. Напротив детских качелей мочилась собака. Я надеялась, что фигуры сердитых лебедей на качелях и дети старшего возраста, скручивающие ржавые цепи качелей, отвлекут Бена. Однако даже стоящий вокруг визг Бену быстро надоел.
Его плаксивые причитания привлекли массу добровольных советчиков, рекомендации которых звенели в моих ушах — зубной порошок (зачем и куда?), холодное фланелевое полотенце на лоб (а если у него болит не голова?), держите бедного малютку завернутым в помещении, а не в парке (еще чего! дома тепло, а в парке ветер), — пока я, отбиваясь от них, спешила назад домой.
Откуда-то из-за моего плеча выросла дама пожилого возраста, ее завитая голова торчала из застегнутого на пуговицы пальто.
— Вы единственная, кто не кормит грудью, — сказала она.
Я стремглав понеслась домой.
— Ему жарко, поэтому он плачет. Не нужно одевать его в шерстяное, особенно если у него жар, — догонял меня ее голос.
Я деланно улыбнулась, надеясь, что она уйдет. Но она стояла у ворот и пристально на меня смотрела.
— Вы вернете свою фигуру, если будете кормить грудью, — пульнула она в меня пулеметную очередь благих рекомендаций и, схватив свою сумочку, словно та служила ей арсеналом оружия, вернулась в поисках очередной молодой мамы, чтобы пристрелить ее каким-нибудь советом.
Я остановилась, меня охватило беспокойство по поводу моего тела, особенно «живота домохозяйки», как называет его Бет, который можно исправить, только спрятав его под фартуком. Ну и что, что у меня дряблый живот. Я могу втягивать его в себя, убирать под брюки.
Пока Бен поглощал смесь из своей бутылочки, зазвонил телефон. Я знаю, что это кто-то из офиса, так как слышу в трубке веселую болтовню взрослых людей.
