На второй день пребывания Ева решила начать по-настоящему. Но что надеть? Все знают, что нет смысла записываться в спортклуб, не купив перед этим комплекта спортивных костюмов из лайкры; невозможно заниматься верховой ездой без бриджей и стильной охотничьей шляпки; а балету не научишься без пуантов и пачки. Ева понимала, что она не сможет серьезно и официально начать свою карьеру художницы, пока не оденется в соответствующем стиле.
Она раздала все свои деловые костюмы, чтобы не было искушения вернуться в офис: в ее гардеробе остались только джинсы, свитера и вечерние платья. Раньше, когда живопись была для нее всего лишь хобби и она баловалась красками на террасе их городской квартиры по выходным, она надевала старые футболки Адама и спортивные брюки. Теперь все иначе, так дело не пойдет.
Ближайший городок находился в часе езды по извилистой дороге. Он утратил былую славу лет десять назад, когда здешнее садоводство постиг яблочный кризис. Но жизнь еще теплилась в нем благодаря хиппи, которые раза два в неделю спускались из своих хижин на холмах. В городке не было ни банков, ни почты, зато имелись кафе, где можно было выпить неплохого чаю, и магазинчик секонд-хенд. Ева рассчитывала вернуться домой не позднее чем через полтора часа.
— Среда сегодня, — сказал Еве некто волосатый, проходя мимо закрытой двери секонд-хенда.
— Простите?
— Среда.
— И что?
— По средам открывается только в два.
Ева посмотрела на часы. Было двенадцать.
— Ах, в два? Спасибо.
Ева сидела в кафе на бугристом кожаном диване, разглядывая синие бархатные занавески, оказавшиеся в непосредственной близости. Пила чай, читала старые журналы «Гармония» и время от времени поглядывала на дверь секонд-хенда. Впрочем, время не было потрачено зря. Ей в голову пришло немало критических мыслей по поводу абстрактных картин на стенах кафе: их обозрение вполне можно было засчитать как искусствоведческую практику.
Секонд-хенд открылся после двух. В нем пахло грязной синтетической одеждой, плесенью и стельками. Но в углу, на вешалке, Ева нашла именно то, что искала. Это была настоящая блуза художника: полосатая, без ворота, ткань на краях манжет была заношена. Кто-то уже писал в ней картины. Наверняка ее выбросили из-за пятен засохшей краски. Краска была в основном теплых тонов — коричневая, красная и желтая: хороший признак, добрый знак, ведь это любимые цвета Евы. Обычно она избегала фиолетового цвета и темных, агрессивных оттенков синего.
Дома, перед зеркалом ванной, Ева примерила свои покупки. Она полюбовалась тем, как рубашка спадает с плеч, но живописно оттеняет форму груди. Деревянная ручка тонкой кисти воткнута в волосы, как раз над конским хвостом, который Ева завязала пурпурным шарфом, найденным в корзине рядом с кассой секонд-хенда. Темно-синие свободные брюки, поношенные кожаные сабо. Ева была довольна. Ее холст девственно чист, Артур вернется домой через полчаса, но она выглядит как настоящий художник, и это неплохое начало.
На третий день Ева проспала. Когда она проснулась, на электронных часах мигали цифры 10:37, и она поняла, что придется обойтись без завтрака. Она вытащила мольберт через узкую дверь кухни на веранду и разложила все свои краски и кисти на удобном широком подоконнике. Так она себе и представляла свой первый раз, когда впервые появилась на этой веранде: она пишет картину, а куры бодро кудахчут на лужайке перед верандой. Но уже через несколько минут Ева поняла, что в полосатой блузе художника ей будет холодно.
Ева втащила мольберт обратно в дом и поставила его в гостиной, рядом с окном, которое выходило на сад и далекие холмы. Конечно, она не собиралась лишь разглядывать этот вид. Но если ей захочется на минутку прерваться, можно будет оглянуться на умиротворяющий пейзаж за плечами. Приятный естественный свет падал из окна на холст, который она водрузила на мольберт, и на стол, на котором она собиралась разложить предметы натюрморта.
Ева обдумывала композицию уже несколько недель, постепенно собирая все ее составные части в единое целое. Для фона подойдет квадрат шоколадного бархата, задрапированный так, чтобы мягкие складки не отвлекали взгляда от центра картины. Чуть левее от центра на фоне драпировки — оловянный кувшин, тусклый и пузатый, как атомная бомба. Рядом с кувшином на столе — фрукты. Три яблока, первое — розовато-красное крупное «фудзи», сочное и круглое, как японский праздничный фонарик, второе — золотистое и сужающееся к низу, словно клык. Третье послужит объединяющим звеном между первыми двумя, оно подчеркнет их единство своими красными, оранжевыми и зелеными полосками. Крепкое, приземистое яблоко сорта пепин оранжевый, с глубокой ямкой вместо хвостика, было уже подобрано с земли в соседнем саду. Одинокая грушка будет стоять хвостиком вверх слева, на почтительном расстоянии от кувшина и яблочного семейства. Но как только Ева собрала натюрморт точно в таком порядке, в каком себе представляла, она сразу увидела, что с грушей дело не ладится.
Груша никуда не годилась. Это была гладкая, смуглая, слегка кособокая груша. В сравнении с яркими яблоками она выглядела плоской и безжизненной. Коричневое на коричневом просто-напросто не смотрится. Очевидно, нужна зеленая груша. Свежая груша. Бугристая груша. Такая, которая сможет постоять за себя, — с яркой восковой прозрачности кожицей, с шишками, напоминающие упругие ягодицы и груди, выросшие в самых неожиданных местах. Ева покосилась на часы. До города и обратно она доберется за полтора часа. Максимум. За два часа, если она на скорую руку пообедает, если уж все равно туда собралась.
Вернувшись домой, Ева выбрала самую зеленую и бугристую грушу из килограммового пакета и поставила ее в нескольких дюймах от кувшина. Она отошла к своему мольберту с натянутым холстом. Чистым холстом. Окинула взглядом натюрморт в середине столешницы. Цвета гармонировали друг с другом, композиция была полностью уравновешена. Все сделано абсолютно правильно. Было ровно пять часов вечера.
На четвертый день Ева снова села за мольберт. Потом встала и походила по комнате. Опять села за мольберт. Встала и заварила себе чашку чая. Травяного чая. Снова села за мольберт. Вздохнула. Взгляд ее упал на жестяную коробку с акварельными карандашами «Дервент». Прошло несколько месяцев с тех пор, как она брала их в руки в последний раз. Когда она открыла коробку и вытащила верхний ярус, сразу бросилось в глаза, что карандаши разложены не по порядку. Она выложила их на стол рядом с натюрмортом и рассортировала по номерам, так что вместо случайного сочетания оттенков они образовали гармоничную радугу. Некоторые карандаши, например номер шестьдесят два жженая сиена и номер пятьдесят шесть сырая амбра, уменьшились вдвое. Другие, такие как номер тридцать семь восточный голубой и номер двадцать три императорский фиолетовый, — были длинные, как новенькие. Но даже среди почти не использованных карандашей некоторые почти затупились. Поэтому она взяла точилку и начала. С номера первого — желтого цинкового.
Она уже принялась за номер сорок один нефритовый зеленый, когда услышала, как к дому подъехала машина. В окно было видно, как у ворот остановился старый-престарый маленький красный автомобильчик с вмятиной на передней двери со стороны водителя. Это был автомобиль ее подруги Рози…
