Их отец в это время брился в тамбуре перед большим зеркалом.
Вторая проводница, не спеша несшая свое тело по узкому коридору, была старше и смелее.
— Лови! — скомандовала она.
Когда две крупные женщины разворачивались в тесном купе, пытаясь поймать зверька, Петруша юркнул между ними и схватил пластиковый пакет с банкой. Он видел, что Тимоша метнулся туда, прячась от начальниц.
Тамара Игнатьевна вышла в коридор на шум. Чтобы скрыть огорчение от неудачи, проводницы сделали вид, будто никого не собирались ловить. Одна из них сказала:
— Перевозка животных без клетки запрещена. — И строго посмотрела на девочек. — Мышей тоже.
На женщин в форме глядели четыре невинных сине-серых глаза.
— Мы-ши? Какие мыши? — спросили сестренки хором.
— Белые. Если ваши мыши, не дай Бог, конечно, перегрызут провода, соображаете, что будет? — говорила проводница, втягивая носом воздух, вероятно, все еще желая уловить специфический мышиный запах. Она, сощурившись, посмотрела на пол, на коврик. На нем — четыре пары ботинок. Она посмотрела на верхнюю полку, но там — ничего.
Пассажиры в шлепанцах стояли в очереди в туалет, который закроется через полчаса — скоро Вятка, конечная станция.
— Где они?
— Нет, нет мышей, — затараторила одна девочка. — Это я умею по-мышиному. Вот послушайте. — Девочка в сиреневой короткой юбочке тонко пропищала.
Проводница отмахнулась.
— Я заберу…
— Но никаких мышей нету, — кинулась на помощь девочка в синей юбочке.
— Я заберу чашки. — Проводница потянулась к столику. — Ого, не унесешь без подноса. — В ее голосе послышалось удовольствие.
— Я помогу. — Девочка в сиреневой юбочке взяла чашку, из которой ее отец пил чай вечером и ночью. Он долго не спал.
— Выходит, померещилось? — В голосе проводницы слышалась насмешка. Она любила пассажиров-чаевников, ей понравился мужчина из этого купе. Он побил все рекорды сезона, больше его никто не выпил чаю. А значит, заплатит за все. — Понесли, — скомандовала женщина.
Девочка пошла за ней следом, а сестренка юркнула в купе к Петруше.
— Не выходи, — предупредила она, — не выноси.
Петруша кивнул.
Тамара Игнатьевна не вмешивалась в детские игры, но ей понравилось, что мальчик кинулся на помощь. Она заметила, как быстро он познакомился вчера с девочками, они разрешили ему вынуть хомяка из банки. Они везли его в трехлитровке из-под соленых огурцов.
А потом, в суете, уже перед выходом из поезда, Петруша отдал сестренкам полиэтиленовый пакет с банкой варенья, а сам унес банку с хомяком.
— Петруша, ты можешь вспомнить хоть что-то, что они рассказывали о себе? — пыталась направить его по следу, впрочем, уже сильно остывшему, Тамара Игнатьевна.
— Не-а. — Он качал головой.
— А папа? Их папа что-то говорил о себе? Или они рассказывали про него?
— Не-а, — повторял мальчик. — Они говорили только про хомяка. Домашние хомячки живут три года. Днем они спят, а ночью гуляют. Им нужна коробка с опилками или сеном. Или банка. Они закапываются в ней, прячут еду, играют, — выпалил он с большим чувством, от которого даже порозовел.
— Ясное дело, — вздохнула Тамара Игнатьевна. — Что ж, тогда разделим наши усилия — я иду по следу, а ты содержи Тимошу в полном порядке. Чтобы был здоров, весел и не похудел. Если даже на поиски уйдет год, то, учитывая молодость Тимоши, можно надеяться, что настоящие хозяйки успеют насладиться его обществом.
8
О болезни Надежды Викторовны Фоминой, а значит, о ее причинах, доктора говорили разное. Кроме рассеянного склероза, подозревали миопатию, то есть слабость мышц, и даже раннюю форму болезни Паркинсона.
Надя перестала морщиться от банальностей — мол, все болезни от нервов. Ей больше нравились доктора, которые не шутили, такого отец нашел в Москве. Он работал в клинике Бурденко. Этот уже не молодой, но еще и не старый человек молча осмотрел ее. Потом так же молча прочитал все, что написали предшественники в медицинской карте, вгляделся в снимки, вчитался в результаты анализов:
— Не знаю, что это, Надежда Викторовна, — без запинки перед отчеством произнес он.
Ей понравилось, как он это сказал. Обычно, словно поражаясь несоответствию ее молодости и серьезности недуга, доктора спотыкались — произносили имя и делали паузу. Она сама не знала, почему всякий раз внутренне сжимается, словно уличает их в безразличии. А потом, чтобы «замять заминку», принимались сочувственно стонать:
— Ах, вы такая молоденькая, а вам нужна коляска…
— И тройка лошадей, — бросала Надя довольно злобно, любуясь, как бледнеет лицо очередного доктора.
Но видимо, эта фраза накрепко засела в голове, поскольку неожиданно для себя она бросила и этому доктору:
— Значит, мне нужна коляска и тройка лошадей.
— Не думаю, чтобы вы обошлись такой малостью, тройкой, усмехнулся он. — Вам больше подошла бы упряжка лошадей этак… — он сощурился, окинул ее не докторским взглядом, — в сто.
— Нет, больше, — засмеялась Надя. — «Май фазерз кар из джагуар», — пророкотала она по-английски, вспомнив скороговорку, с помощью которой училась произносить неподдающееся британское «р» на курсах в Финляндии. Дядя Александр постарался — пригласил в гости после второго курса и засадил в летнюю школу.
— Не понял, — сказал доктор. В ожидании объяснения внимательно смотрел на яркие губы пациентки.
— Простите, по-русски это значит всего-навсего: «Машина моего отца — «ягуар»».
— Недурно, — кивнул доктор. — Это правда? — С любопытством посмотрел на Надю.
— Нет, чистый вымысел. Даже не мечта. — Надя засмеялась. — А вообще-то с помощью этой фразы я отрабатывала произношение. «Р-р-р…»
— Полезно, — ухмыльнулся он, — чтобы лишний раз не вгр-р-рызаться в домашних.
— Вы имеете в виду мужа? — улыбнулась Надя.
— Его тоже. Скажу откровенно, Надежда Викторовна, трудно найти мужчину, которому на все это… — он поморщился, — хватит сил. — Он резко выпрямился. — Простите за откровенность и примите совет: силы вам придется искать в себе. Не стройте иллюзий.
— А может причиной болезни оказаться… — тихо начала Надя, но доктор перебил ее:
— Не знаю. Ни я, ни другие. Мой совет: не тратьте силы на то, что изменить нельзя. Придержите их, чтобы осознать, а потом осуществить необходимое. То, что поможет вам жить дальше.
Надя смотрела на жесткое мужское лицо, изучая его точно так, как его глаза изучали ее.
— Вас больше нет в прежней жизни, понимаете? Прежней жизни тоже нет. Но это не так страшно, если подойти осмысленно. Не страшнее, знаете ли, чем уехать из квартиры, в которой вы прожили сколько-то лет. Вам предстоит вселиться в новую. Да, в совершенно другую. Придется привыкнуть к иному расположению комнат, к другим запахам, звукам. К другим домочадцам.
