— Когда представляется возможность, мы присылаем друг другу весточки, — продолжал рыцарь, не отрывая взгляда от Брижит. Подобно Кретьену он принял обет безбрачия.
«Очень жаль, что его так и не удалось отговорить от столь сурового решения», — подумала девушка, любуясь его черными очами.
— Твой отец и Матье сейчас в одной из окрестных деревень, — промолвила Брижит, — но они вернутся до наступления темноты.
Люк кивнул ей в ответ.
— У меня для вас как хорошие, так и плохие новости, — сказал он, и Жеральда поспешила подлить ему вина. Рыцарь вежливо принял чашу из ее рук, но движения его были скованны, а взгляд сфокусировался на Брижит.
— Если вы хотите, чтобы я оставила вас наедине, то я уйду, — промолвила Жеральда.
— Нет, нет, — Брижит жестом попросила даму остаться, — эти новости необходимо знать также и вам. Ведь правда, Люк?
Рыцарь сделал глубокий глоток, наслаждаясь вкусом пьянящего напитка. Его руки держали чашу так, словно это был потир для причащения.
— Хорошие новости в основном для Матье. Наш прецентор в Безу раздобыл для него кой-какие документы, которые нуждаются в переводе. Это древние манускрипты из Святой Земли, доставленные одним из наших братьев.
— А каковы же плохие известия? — Брижит явственно ощутила на своей щеке жар пылающего в камине пламени. Она не стала обращать взора на языки огня, опасаясь, что увидит в них нечто большее. Вместо этого девушка бросила взгляд на вино, рубином мерцавшее в кубке Люка. Темное, как пролитая кровь, оно мерцало подобно залитому светом красной луны речному потоку.
— Крестоносцы Севера собираются в Лионе. Сейчас мы находимся на грани войны. Один лишь слабый толчок, и все мы покатимся в пропасть. Брижит!
Девушка почувствовала, как он берет ее за руку, увидела, как пролилось из чаши вино. Виноградные струйки побежали по ее ладони, словно пролившаяся из раны кровь, несколько капель запятнали его чистую рубаху.
— Для нас наступил великий потоп, — прохрипела Брижит и закрыла глаза, пытаясь избавиться от нахлынувших на нее видений. — И спастись нам уже не суждено.
* * *
Звезды казались столь близкими, что Рауль даже подумал, что стоит протянуть руку — и можно сорвать с неба любую. Холодные, словно отлитые из чистого серебра, они бросали голубой свет на привязанного у шатра коня. Рауль решил немного передохнуть, а заодно попотчевать Фовеля зерном. Бархатные губы лошади касались его ладони, а ночь была столь прекрасна, что у него даже захватывало дух. Ему хотелось, чтобы эта безмолвная неподвижность длилась Вечность. Раулю не хотелось думать о том, что будет утром, о приказе, отданном боевыми командирами Севера штурмовать оплот изменников — город Безье.
Симон де Монфор вовсе не походил на описанного графом Раймоном «некоего дворянина из Парижа», собиравшегося вернуться домой, как только созреет пшеница. За то время, пока армии Севера и Юга действовали вместе, Рауль понял, что это за человек и насколько недооценивал его Раймон. Де Монфор знал, как командовать воинами, как координировать и управлять действиями крупных армий. Граф Тулузский теперь наверняка жалел о своем легкомыслии. Несмотря на его публичное раскаяние и клятву верности католицизму в Сен-Жильской церкви, предводители крестового похода графу не поверили. Де Монфор недвусмысленно намекнул Раймону, что стоит тому лишь сделать один неосторожный шаг, как гнев крестоносцев обрушится на Тулузу.
Рауль поглаживал золотистую атласную попону Фовеля, вглядываясь в обступившую его ночь. На душе скребли кошки. У него не было ни малейшего желания сражаться со своими земляками южанами во имя столь сомнительной цели, оправдывавшей давнее желание Симона де Монфора присвоить себе Лангедок.
Ища утешения, Рауль уткнулся в шелковистую гриву коня. Еще две недели тому назад его утешали плечи и груди Клер, лежавшей с ним в одной постели. Он ощущал, как время от времени ребенок бьет ножками в ее чреве. Где он, прекрасный родной замок Монвалан? Теперь его разлучили со всем этим и, быть может, навсегда. Закрыв глаза, он представил себе стоящую у ворот Клер. По ее щекам текли слезы. Она обнимала свою мать, и в горе их было нечто большее, чем страх за отправляющихся на войну мужчин. Просто война эта была безумна и несправедлива.
— Все равно, что решить отрубить себе руку, — промолвила Клер.
«Все равно, что вырвать собственное сердце», — подумал Рауль, обернувшись к подходившим к шатру де Монфора Арно Амальрику, аббату Сито и папскому секретарю монаху Мило. Видит Бог, у некоторых людей просто не было сердца.
— Ну, как твой конь? — спросил Беренже, когда Рауль вернулся к костру.
— Да все нормально. Утром без хлопот он доставит меня в Безье.
Сев на походный стул, Рауль отстегнул пояс с мечом. Последнюю неделю он носил его не снимая, пытаясь привыкнуть к его весу.
Чуть поодаль солдаты с Севера играли в кости, ставя на кон бивуачную шлюху. Фляга с вином переходила из рук в руки, а их речь, столь отличавшаяся от южной, неприятно резала слух.
Рауль и Беренже посмотрели друг на друга. Говорить им сейчас не хотелось.
— Пока тебя не было, подходил Раймон, — нарушил тягостное молчание Беренже. — Он говорит, что Тулузские войска будут держать в резерве, а в первых рядах пойдут люди де Монфора.
— Это приказ главнокомандующего?
— Да.
— Нам не доверяют. — Рауль посмотрел на свой пояс. Золотая ткань на нем по-прежнему блистала новизной и незапятнанностью. — Может, де Монфор и прав, — с мрачным видом изрек он. — Не думаю, что я способен убивать своих же. О, если б нас только оставили на охране лагеря, мне бы сразу стало намного легче.
— Говоря по совести, — почесал затылок Беренже, — нам здесь не место. Я не испытываю гордости за то, что мы участвуем в этом походе лишь потому, что боимся, что нас публично выпорют французы.
— Да, наши зады оказались куда дороже чести, — с горечью заметил Рауль. — Не уверен, что мы не потеряем то и другое. Северяне не остановятся на разорении Безье и уничтожении горстки катаров. Они мечтают поглотить весь Юг. О господи, как же это невыносимо! — Рауль с трудом сдержал выступившие на глазах слезы.
Беренже не спеша поднялся с травы и принес стоявший на походном столе кувшин с вином.
— Я не знаю, — промолвил он устало безразличным тоном, наполнив кубки и протягивая один из них Раулю. — Не знаю, сын, и потому сегодня ночью решил напиться в стельку, в противном случае просто не усну.
Рауль принял вино от отца, тупо уставившись в его кроваво-красные туманные глубины.
— Грубый крестьянский напиток, режущий глотку, словно битое стекло. Итак, сколько же еще кубков между настоящим и полным забвением? — спросил он.
* * *
В убогой пастушьей лачуге, прилепившейся к пологому склону горы Корбье, Брижит положила руку на взмокший от пота лоб ребенка. Ивовый отвар сделал свое дело, и теперь она явственно ощутила, насколько похолодела влажная кожа больного. Брижит чувствовала напряженное дыхание стоявшего чуть поодаль пастуха, внимательно следившего за каждым ее движением, взволнованный взгляд его жены, нервно покусывавшей губы.
