Идея подобного прикрытия пришла в голову самому Бертрану. Кажется, он был удовлетворен эффективностью моей работы в Монпелье и вдобавок очень доволен тем, как я действовал перед лицом опасности, — словом, он решил, что я создан для роли связника, или, говоря проще, курьера.
Чем конкретно я занимался? Контакты между руководителями нашей ячейки, региональными лидерами и различными изолированными группами Сопротивления никогда не прерывались: по цепочке передавались приказы, директивы, жалобы, сведения, документы, поддельные бумаги, иногда — реже — оружие или взрывные устройства. Следовательно, нужно было иметь под рукой определенное количество доверенных людей — молодых, неутомимых, предприимчивых. Поскольку я, по мнению Бертрана, такими качествами обладал, он и придумал для меня это идеальное прикрытие. Я мог в течение всего года разъезжать по стране с портфелем, заполненным рекламными проспектами и инструкциями. Чтобы не искушать судьбу, я перед каждой поездкой намечал для себя медицинский кабинет, куда мог бы зайти для проверки оборудования. Мне даже случалось — и довольно часто — делать самый настоящий ремонт.
Должен сказать, что система моя оказалась весьма эффективной. Поэтому все особо важные сообщения доверялись Баку — иными словами, мне.
Нет, не Пикару, а Баку. Первое было моим официальным именем. На людях меня всегда старались называть именно так. Но когда обо мне говорили в нашей организации или упоминали в наших документах, называть меня Пикаром было никак нельзя: никто из посторонних не должен был знать, что Пикар — это и есть Баку, легендарный Баку…
Это я говорю в шутку. Хотя в нашем очень узком кругу действительно распространилась такая небольшая легенда: Баку может доставить любое послание любому адресату, пройти через любой контрольный пункт с цветком во рту. Этакий новый Гаврош…
Пусть так, однако мои так называемые подвиги необходимо оценивать здраво — ни разу я не принимал участия в настоящем сражении. Впрочем, я и оружия-то никогда не носил, поскольку это было бы слишком рискованно. Вот почему, когда вы вчера спросили, довелось ли мне сражаться, по совести я никак не мог ответить «да» или хотя бы сказать, что «был подпольщиком» — эти слова тут совершенно не подходят. Я в основном ездил на поезде! Иногда мне кажется, что всю войну я провел в поездах со своим саквояжем… Я был почтальоном и курьером, комиссионером теней.
Полагаю, моя работа была полезной, но вместе с тем очень скромной. Она мне подходила. Да простит меня покойный отец, но я не смог бы играть роль «вождя» или героя. Я всегда был всего лишь послушным и инициативным исполнителем. Подёнщиком Сопротивления. Подобные люди, знаете ли, тоже нужны…
Если это вас разочарует, я пойму. Многие могли бы вам рассказать истории совершенно захватывающие. Я же имел некоторое отношение только к одной действительно выдающейся акции — одной из самых героических операций того времени. Но я извлек из нее выгоду, а сам ни малейшего участия в ней не принимал. Вот почему прошу вас не заносить ее в мой актив.
Это произошло в октябре сорок третьего года. Я уже более полутора лет исполнял работу курьера — без сучка и задоринки. Бертран, с которым я встретился в Марселе, дал мне конверт, поручив срочно доставить его в Лион бывшему офицеру Генерального штаба, недавно вступившему в Сопротивление. Думаю, конверт этот был привезен из Алжира, где находился тогда генерал де Голль.
Добравшись до нужного дома, я не заметил ничего подозрительного. И стал подниматься по лестнице. Ступени были покрыты яркобордовым ковром, на котором я заметил грязные следы. Ничего необычного в этом не было, поскольку днем прошел дождь. Тем не менее предосторожности ради я прибег к банальному трюку, который иногда использовал. Офицер жил на четвертом этаже. Я остановился на третьем, вынул из портфеля конверт и сунул его под коврик у двери — мне хватило бы десяти секунд, чтобы вернуться за ним, если бы «путь оказался свободен».
В данном случае он таковым не был. Дверь мне открыл человек в форме полицейского. С пистолетом в руке.
— Доктор у себя?
— Какой еще доктор?
— Доктор Лефевр. Я наладил его кардиограф. Он меня ждет.
— Здесь нет никакого доктора Лефевра.
— Как же так, мне точно сказали, что это четвертый этаж, десятая квартира.
— Это восьмая квартира.
— Извините, должно быть, я перепутал…
Я был уверен, что выпутаюсь. Даже когда полицейский потребовал, чтобы я открыл саквояж. Я знал, что никаких улик там нет. Он бросил сонный взгляд на рекламные проспекты, но тут изнутри послышался голос: «Веди его сюда!»
Я еще мог убежать. Но решил, что будет разумнее разыграть роль невинности до конца. И вошел в квартиру. Офицер, к которому я приехал, сидел в кресле со связанными руками, и к затылку его был приставлен пистолет.
— Вы его знаете?
— Нет, я его никогда не видел.
Он говорил правду. Быть может, он даже не ждал меня и очень смутно представлял себе, кто я такой. Однако я постучал в его дверь, и полицейские отнюдь не были настроены считать это простым совпадением.
Нас обоих, офицера и меня, отвезли в тюрьму, где уже находилось около тридцати заключенных. Кое-кого из них я знал, но держался так, словно вокруг меня — сплошные незнакомцы, а сам я ни в чем не виноват. Мы попали в гестапо.
Я готовился к неизбежному испытанию и без конца задавал себе тот вопрос, который каждый задает себе в подобном случае: я делал это уже тысячу раз с того момента, как вступил в подпольную борьбу, — смогу ли я не заговорить под пыткой? не выдать десятки известных мне адресов, что неизбежно привело бы к краху нашей ячейки и аресту сотен товарищей? Внезапно память моя, которую я всегда считал своим лучшим помощником в жизни, стала врагом. Если бы я только мог опустошить ее, уничтожить, превратить в чистую доску!
У меня была только одна линия обороны — все отрицать. Я мастер по ремонту медицинского оборудования, и точка. Из-за сбоев в электросети приборы часто выходят из строя, и у меня всегда много заказов. Разумеется, они могут добраться до моего патрона в Тулузе и попытаться надавить на него. Но не такой уж крупной птицей я был, чтобы забираться так далеко ради меня.
Ночь я провел в тюрьме, а на следующий день половине арестованных приказали садиться в фургон. Полагаю, нас собирались доставить в то место, где проводились допросы. Мы туда так и не доехали.
Мы провели в пути всего несколько минут, когда послышались выстрелы. Бойцы Сопротивления напали на тюремный фургон в самом центре Лиона. Позже мне довелось узнать другие детали. А от того момента остались в памяти лишь сильная стрельба, распахнутая дверь фургона, чей-то крик: «Вы свободны, выходите! Бегите! Бегите в разные стороны!» Я спрыгнул вниз и побежал, каждую секунду ожидая, что меня срежут автоматной очередью. Никакой очереди не последовало. На несколько секунд я укрылся в какой-то церкви, затем направился к людной улице. Я выпутался. По крайней мере, на время. Ибо все документы у меня забрали, и я не знал, какую явку использовать, чтобы не подвергнуть опасности моих товарищей.
