К. кивнул. Он пришел сюда, чтобы устранить ничем не оправданное и безосновательное достоинство Замка и спасти его подлинное достоинство.
Получив такой ответ, Староста несколько минут лежал, тупо уставившись в одну точку, мучаясь болью, которая упорно не оставляла в покое его тело. Он уже не стонал и не кряхтел, — лежал неподвижно и молчал. Наконец он заговорил:
— Итак, вы хотите согнать нас с насиженных мест, нет, должно быть, вы замышляете более страшное, вы задумали погубить нас, лишить жизни. А я, выходит, соучастник, ведь я слушаю ваши речи. Уходите.
К. сразу встал. Если бы не задача, которую он поставил себе, не думая об осторожности, он пожалел бы сейчас, что пришел к Старосте и все ему рассказал. «Поистине, — подумал он, — когда речь заходит о моей задаче, я забываю об осторожности и буквально теряю рассудок».
— Дело ведь не во мне, — сказал он, обернувшись уже в дверях. — А если и во мне, то лишь косвенно. И главное, я совершенно не намерен лишать людей чего бы то ни было.
Но Староста в ответ только повторил:
— Уходите. — Он прошептал это слово так тихо, что оно подействовало сильнее любого крика. К. покинул Старосту, не попрощавшись. На улице он побрел вперед, не думая о том, куда идет, просто шел по дороге. Чем больше он размышлял о последних словах Старосты, которые все еще звучали в его ушах, тем больше убеждался: старик прав в своем чудовищном предположении.
На постоялом дворе его дожидались больной Учитель, у которого поднялась температура, Фрида, хозяева и помощники, все они были сильно встревожены и засыпали К. попреками: где он пропадал столько времени, как отважился на такую дерзость — второй раз побеспокоил Старосту, старого больного человека, да еще досаждал какими-то вопросами, и вообще, что ему понадобилось обсуждать со Старостой, почему он не выяснил все, поговорив с кем-то из них?
— Ничего нового, — сухо сказал К. Он отсутствовал добрых три часа, — К. бросил взгляд на стенные часы в зале трактира — и чувствовал себя страшно усталым. — Ну да, — сказал он, — хотел поговорить со Старостой, однако разговор вертелся вокруг того, что разговор состояться не может, поскольку это не предусмотрено. Следовательно, разговор не состоялся, — подвел итог К., соблюдая свое тайное соглашение со Старостой. — Если кто-то не верит, пусть спросит жену Старосты, она подтвердит — принесла стул в комнату, а муж уверил ее, что там никого, кроме него самого, нет.
— Тогда почему возник слух, что вас прогнали от постели больного? — спросил Учитель. — Об этом судачит уже чуть ли не вся Деревня.
К. пожал плечами:
— Я просто пошел прогуляться. Неподалеку от дома Кузнеца стал свидетелем драки. Крестьянские парни повздорили из-за девушки, кто эта девушка, понятия не имею. Миновав еще несколько домов, я встретил человека, искавшего свою собаку, старого, почти слепого кобеля с отнявшимися задними лапами. Пройдя дальше, я увидел эту собаку, но хозяину ничего не стал говорить, потому как меня, постороннего, это не касается.
— Да как же ты мог! — воскликнула Фрида.
— А что тут такого? — равнодушно ответил К. — О собаке позаботился мальчик, его зовут Ганс. Я не спрашивал, мальчик сам назвался.
— Это сынок сапожника, — кивнула Хозяйка, которая, по-видимому, была в курсе всех деревенских происшествий. — Хороший мальчик.
— А о нашей договоренности вы, уважаемый, совершенно забыли? О намеченном на сегодня посещении школы?
— О договоренности? Не помню, чтобы я давал согласие куда-то идти сегодня, — надменно сказал К. — Я не рассчитывал, что Учитель так быстро поправится и сможет выйти. А сейчас подавайте обед, — К. опустился на скамью возле печки.
— Этот господин только и знает чего-нибудь требовать. — Хозяйка сзади подошла к Фриде и положила руки ей на плечи, словно вставая на ее » защиту. — Требует чего-нибудь, грубит, опять требует.
К. поглядел на нее презрительно прищурясь.
— Это право гостя, — сказал он, — если он платит. Я заплачу. — Потом К. спросил, носила ли Фрида раньше платье, которое на ней сегодня.
Фрида робко кивнула. — А эту шуршащую нижнюю юбку? — Фрида покраснела. К. пожелал узнать, есть ли у Фриды своя комната.
— Да, в «Господском дворе».
— А у этих двоих?
— У Иеремии тоже есть комната в «Господском дворе», а у Артура — в Замке.
— Так, — сказал К. — У каждого из вас есть свое жилье. Не вижу никаких причин ютиться на этом постоялом дворе и вчетвером спать в одной комнате.
Неужели он испытывает какие-то неудобства? Ведь комната довольно большая, в ней вполне достаточно места для четверых. Раньше они все четверо там ночевали, и К. это не раздражало. Если надо, Фрида готова, как тогда, спать на полу, кровать будет предоставлена ему одному. Фрида сказала «тогда», и К. показалось, что она говорит о какой-то другой жизни. Он вздохнул.
— Все дороги тут неблизкие, — заметила Хозяйка. — До «Господского двора» идти порядочно, а до Замка чтобы добраться, надо, считай, все равно что целое путешествие совершить. К тому же идти придется пешком.
— Да, дорога... дорога. Нелегко будет ее осилить.
— Осилить? Э, ерунда. Идти надо, и все тут.
— Нет, этого мало. — К. обхватил лоб руками и изо всех сил надавил. Головные боли, которых у него не было в течение двух последних дней, внезапно вернулись с прежней мучительной остротой. К. просидел некоторое время молча, с силой сдавливая лоб, напрасно пытаясь заглушить одну боль другой.
Глядя на него, бледного, с выражением муки на лице, Фрида почувствовала жалость.
— Что с тобой? — спросила она, подходя ближе.
— Голова раскалывается, — сказал К., тяжело дыша. — По ночам мне не дают спать сны или эта невыносимая головная боль. Весь день и весь вечер до поздней ночи я хожу, хожу разными дорогами, без остановки, без отдыха, я стараюсь довести до изнеможения свое тело, чтобы ночью не видеть снов и ни о чем не думать. Но этого мало. Вот, ты сказала «тогда», как будто говорила о какой-то другой жизни. Действительно, тогда была другая жизнь. Но я не помню никакой другой жизни, когда меня не мучили бы проклятые головные боли... От этого можно стать убийцей! — крикнул он. — Убить себя или другого человека. От этих болей ты готов с разбега расшибить голову о первую попавшуюся стену, чтобы голова по-настоящему, в прямом смысле раскололась, но мозг мыслит и мыслит, безостановочно, без отдыха. И боль, вечная боль... Я ищу ответа на свои вопросы, и вечно эта боль... И никто, кому бы я ни задал вопрос, не знает ответа. Можно закричать, но разве это поможет? Не поможет. Ничто, ничто, ничто не поможет.
Не зная, что делать, в полной растерянности Фрида хотела погладить К. по щеке, но он отшатнулся.
— Нет! Больно от всякого прикосновения, даже от солнечного света. Нам кажется, что свет мягко касается лица, но он впивается словно железными клещами и сдавливает, стискивает голову. Ночью, в темноте, ничуть не легче.
