Она уселась боком на рабочий стол, щелкнула замочком сумочки, достала сигареты.
– Кулагин возил меня в ресторан. – Она прикурила, пустила дым тонкой струйкой. – Успокаивал. Говорил, вы сделаете все хорошо. Я поверила.
Она опустила взгляд и увидела сделанные на митинге фотографии.
– Да, вы кое-что умеете, – отметила Минаева. – Чистая работа. Интересно, а что чувствует тот, чье изображение убирают с фотографии? Неужели – ничего?
Я подошел к музыкальному центру и включил музыку.
– Нормально, – одобрила Минаева, прослушав первые такты. – У вас и в этом есть вкус. Что это? Впрочем, не важно! Так что он чувствует? Вы над этим не задумывались?
– Нет, – ответил я. Эта женщина льстила не стесняясь, напропалую – от «Эйс оф Бейс» было не продохнуть, она лилась с каждого угла. – Но можно провести жестокий эксперимент. Сделать свою собственную фотографию и убрать самого себя.
– Не жалко? – Она задела локтем станок, и станок завалился набок. – Лучше попробовать на ком-то другом.
– Например? – Я смотрел на ее губы: она просто-таки готовилась меня проглотить.
– Попробуйте на мне. У вас же есть мое фото. Или мы сделаем еще одно.
– Мы?
– Ну конечно, мы! Художник и модель неразделимы. Вы не знали?
Она спрыгнула со стола и расстегнула пиджачок: он был надет на голое тело. Ее возбужденные трением о подкладку соски вызывающе нацелились на меня.
– Заряжайте камеру, – продолжая раздеваться, сказала она. – Где мне встать?
– Там… – Я махнул в сторону стены, задрапированной белыми простынями.
– Как?
– Как хотите…
– Вам все равно? Но это непрофессионально!
– Как хотите!
– Ну смотрите сами! Со мной так нельзя. Мне не надо отдавать инициативу…
Я вышел на кухню, открыл холодильник, достал из ящичка на дверце коробку с пленкой. Раздался звонок телефона, и я снял трубку с аппарата, висевшего возле холодильника.
– Ты куда пропал, сынок? – услышал я голос отца. – Совсем меня забыл. От тебя никаких вестей. Уже скоро два месяца…
– Работа… – произнес я, наблюдая, как, отражаясь в стекле кухонной двери, Минаева принимает зазывные позы.
В том, что позвонил именно мой отец, было почти что мистическое совпадение – все происходящее почему-то напоминало стародавнюю историю с женщиной из ресторана-поплавка.
– Приезжай обедать, – сказал отец. – У меня сегодня хороший обед. Когда будешь?
– Не знаю. Часа через два.
– Жду через полчаса! – И мой отец бросил трубку.
– Вы куда-то спешите? – спросила Минаева, когда я вернулся в мастерскую.
– Да. Мне надо поехать к отцу.
– Когда?
– Через полтора часа.
– И вы думаете за это время со мной справиться? – Минаева засмеялась. – Попробуйте! – Красиво оплетая ногами ножки высокого стула, она откинулась назад. Ее освобожденные от заколок волосы почти достали до пола.
– Чем вы обычно работаете? – спросила она в потолок.
– Ради вас и сегодня – «Роллейфлекс SL66».
– Неплохо! – Она криво усмехнулась. – Роллей, Ролекс, Роллс-Ройс. Когда произносишь такие слова, чувствуешь себя баронессой.
– Почему баронессой? – Я отпер сейф и достал камеру.
– А почему бы и нет? – вопросом на вопрос ответила она. – Ну, я готова. Давайте! У нас мало времени…
Глава 5
Приехав к отцу, я и встретился с этой женщиной.
Теперь-то мне ясно, что, не обладай отец столь специфическими способностями, она никогда не оказалась бы у него дома. Вернее – ее никогда не направили бы к нему со столь своеобразным заданием. Люди, ею руководившие, и она сама сориентировались неплохо: старый одинокий человек, нуждающийся в заботе и ласке, и молодая, якобы ищущая покровителя женщина. Ради сохранения иллюзии, что вернулись прежние годы – если не молодости, то хотя бы зрелости, – отец и должен был открыть им доступ к своему дару. Они были очень близки к успеху, все рассчитали верно, но не учли нескольких оказавшихся решающими мелочей.
Мой отец не просто знал о своем даре. Он давно – наверное, с момента окончания своей службы – ждал появления тех, кому его дар может понадобиться вновь. Последнее же время он ждал их появления со дня на день. Готовился. Отец не собирался попасть к ним в руки тепленьким, пытался хоть как-то защититься: поставил новую, железную дверь, решетки на окна, почти перестал выходить на улицу, а после того как она впервые возникла на пороге его квартиры, целиком положился на эту женщину, ставшую для него и домработницей, и собеседницей, и – в известных пределах – доверенным лицом.
Но главное другое.
Отец понимал и кто она, и кто за ней стоит, и что им всем надо. О последнем он узнал от нее самой, но основные умозаключения проделал самостоятельно. Стоило ему только ее увидеть, как он получил первый толчок. Мой сумасшедший отец сразу распознал, на кого она похожа, но, не допуская даже мысли о возмездии свыше (или снизу, не суть!), не верил, что содеянное им учтено и сосчитано и что когда-нибудь некие высшие-низшие божественно-инфернальные инстанции подадут ему счет.
В его представлении расплата такого сорта была досужей выдумкой.
Следовательно, взыскание могло исходить лишь от тех, кто был профессиональным взыскателем.
Она же оказалась женщиной умной, проницательной, способной предположить, что дар отца – дар наследственный. Следующее предположение – что дар вполне мог перейти от отца к сыну – далось ей на удивление легко. Поначалу она никому ничего не говорила. Действовала на свой страх и риск. И почти добилась своего, тем более что я, только ее увидев, почувствовал легкий укол в сердце, почувствовал, что эта женщина – как раз тот человек, встречи с которым я ждал долгие-долгие годы.
Я облегчил ей задачу, даже начал думать о соперничестве со своим отцом, проигрывать варианты, выстраивать треугольники. Ей же именно это и было надо, но откуда она могла знать, что я тоже уловил то удивительное сходство?!
Этого она знать не могла, как профессиональные взыскатели не могли знать про стародавнюю историю с Лизой: смерть Лизы проходила по другому ведомству, по ведомству дел внутренних.
К государственной безопасности подобные смерти никогда не имели отношения.
Перед дверью отцовской квартиры я остановился.
«Неужели я действительно так давно не приезжал?» – подумал я.
Не только дверь была новой: усиленная, также металлическая дверная коробка была надежно вделана в старые кирпичные стены. Удивление мое было поначалу настолько сильным, что я даже спустился на один пролет лестницы, до выходившего во двор окна. Нет, я не ошибся: мои руки легли на холодный мраморный подоконник, а пальцы нащупали выцарапанную давным-давно и теперь практически стершуюся надпись: «Ген + Лиз = Л».
