Минутой позже Промис в письменной форме уведомила меня на вырванном из блокнота листке, что прошлой ночью я ей приснился. Мне приснился Эван Улмер. Под этим заявлением красовался рисунок: спящий человечек, а еще ниже — краткий отчет о сне.
Перед тем, как прочесть все в подробностях, я поднял глаза от листка бумаги и посмотрел на Промис. Она глядела прямо на меня; ее глаза, казалось, стали еще больше, а губы немного вытянулись, так, словно она хотела поцеловать свое отражение в зеркале.
Каково это было — осознавать, что я вошел в закоулки ее разума, прокрался в сокровенные уголки ее снов?
— А раньше ты был счастлив? — спросил я у Боба.
— В смысле — раньше?
— До похищения.
— Девятнадцать дней назад, когда шел с обеда? В тот самый момент? В тот самый день?
— Да нет, не в тот самый день. Вообще. Представь себе, что я твой близкий друг и ты вдруг решил со мной поговорить. Что бы ты ответил? Да, я счастлив? Спасибо, что поинтересовался?
— Счастлив? Может быть. Очень счастлив? Вряд ли.
— Почему? — Я откашлялся.
— Мне не нравится слово «очень». У меня у самого в жизни никогда ничего «очень» не было. Уж точно я не был «очень» счастлив.
— Очень успешен?
— В качестве редактора? — уточнил Боб. — Как посмотреть. Мне ведь не предложили место главного редактора.
Я обратил внимание — раньше мне это как-то в лаза не бросалось, — что линия рта образовывала у Партноу на лице четкую горизонталь. Интересно, когда он постареет, уголки рта опустятся, как в грустном мультфильме?
— Что тебе нужно от жизни, чтобы стать очень счастливым? — поинтересовался я.
— С чего ты вдруг спрашиваешь?
— Просто ответь, и все.
— Сейчас? — Боб повернулся и окинул взглядом биотуалет и двухъярусную кровать, которая необъяснимым образом помогла ему решить проблемы со спиной. — Наверное, я стал бы счастливее, если…
— Нет-нет! — запротестовал я. — Если я тебя отпущу, это что-нибудь изменит?
— Не в этом…
— Да нет, представь себе: ты попал в передрягу — смертельная опасность и все такое. Но спасся. И понял, какой же ты на самом деле счастливчик. Так ведь бывает, правда?
— Не понимаю, о чем ты. — Боб пожал плечами.
— Иногда и в авиакатастрофах люди выживает, — объяснял я. — Человек выжил — и его жизнь изменилась. Допустим, раньше он кричал на жену или ругался с садовником — а теперь как отрезало. Поел новый виток жизни. Понимаешь?
— Ладно. — Боб кивнул. — Допустим, такое могло бы произойти.
— Вряд ли. — Я покачал головой. — Только не с тобой. Да, ты отдохнул — еще бы, выспался. Вернулся в форму, да. Выходит, я оказал тебе услугу, нашел тебе место, в котором…
— Спасибо.
— Ты можешь остаться здесь, чтобы снова не оступиться. Рано или поздно я тебя отпущу, ты снова разжиреешь…
— Разжирею?
— …Осчастливишь парочку авторов. Снова начнешь подлизываться к агентам. И что? Что в этом хорошего?
— Ничего, — согласился Боб. — С таким же успехом ты можешь меня отпустить прямо сейчас.
— Только не сейчас.
— Ты в детстве мучил животных?
— В смысле? — удивился я. — Ты хочешь узнать, запирал ли я кошек в холодильник? Подвешивал ли за хвост? А может, я совал им в задницы петарды и поджигал фитиль? Ну уж нет. Ты меня с кем-то перепутал. Я боролся за права животных и раздавал листовки с призывами отказаться от использования меха. Божьи твари, святость земли и все такое. Вот таким я был. А ты?
— Я листовки не раздавал, — ответил Боб. — Но, по сути, был точно таким же. Минус религиозность.
— Знаешь, что я думаю?
— Что?
— Думаю, на моем месте ты бы сделал то же самое. Если бы тебе пришлось бороться, как мне…
— Всем приходится бороться, Эван.
— Если всем приходится бороться, но никто не похищает редакторов крупнейших издательств, что же со мной такое? Как ты это объяснишь? — Я взмахнул рукой, указывая на заграждение, на биотуалет, беговую дорожку, на звукоизоляцию, кровать — указывая на целый мир, созданный мною в подвале дома. Подвал дома, пригород Нью-Йорка, штат Нью-Йорк.
— Не драматизируй, — поморщился Боб. — Тебе просто был нужен друг.
— Значит, я всего-навсего одинокий засранец.
— Я этого не говорил.
— Я и есть одинокий засранец, Боб. Это очевидно. Но если бы мне был нужен друг, я бы пошел к психиатру. Дешевле вышло бы. К тому же у меня есть друг. Новый друг.
— Да. Ты встретил ее в библиотеке.
— Правда? — Я откашлялся.
— Я так думаю.
— Неужели это настолько очевидно? Или ты опять проявил догадливость образованного человека?
— Извини, что спрашиваю, — перебил меня Боб, — но почему ты все время откашливаешься?
* * *
Каково это — войти в ее сокровенные часы, явиться во сне? Каково это — проникнуть в мысли женщины?
Я сидел напротив Промис и старался не выдать своей радости. Краем глаза я видел, что библиотекарша все еще смотрит на нас. А еще я видел листок бумаги перед Промис, а на нем — предложение, написанное ее почерком: «Вчера мне приснился Эван Улмер». Я всегда испытывал ликование, когда узнавал, что кому-то приснился. Кто-то думал обо мне! Это было здорово.
Я поднапрягся и разобрал дальнейшее описание сна: «Ты был одет в костюм гориллы и приехал ко мне в гости в Нью-Йорк. Я спросила, как у тебя дела; мы обычно спрашиваем из вежливости: «Как у вас дела?» Ты не ответил, продолжал притворяться гориллой. Я повторяла вопрос снова и снова, потом разозлилась, а ты все не отвечал. Гориллы ведь не умеют говорить. Ты так решил и твердо стоял на своем».
В стиле Промис сквозило что-то девчачье. Нет, не сердечки вместо точек над просто какое-то кольцевое построение мыслей сразу же выдавало пол автора. А может, дело в ее возрасте? Конечно, я и раньше смотрел через стол, как она пишет, пытаясь прочесть слова вверх ногами, но до сих пор мои упражнения были совершенно бесплодными. Вот это новость. А я так обрадовался, что приснился Промис. Почему же теперь у меня возникло ощущение, что я совершенно не знаю эту девушку? Ну естественно, я горилла, настоящая горилла, не могу произнести ни слова. А как насчет самой Промис? Что ждет ее в будущем? Кем она станет?
— Извини, что спрашиваю, — перебил меня Боб, — но почему ты все время откашливаешься?
И тут я снова ощутил комок в горле. «У тебя в горле сидит Лирой», — говорила мама, намекая на мою любимую мягкую игрушку, ярко-зеленую лягушку длиной с детскую руку. Но я ведь уже не был ребенком, когда впервые почувствовал этот комок?
