Без Жюльена августовский Париж потерял все свое очарование. У меня ни к чему не лежала душа; не прошло еще и месяца с моего приезда, как я уже утратила весь первоначальный туристский энтузиазм. И ни одно новое знакомство не смогло бы изменить моего настроения: никто, кроме Жюльена, меня не интересовал.
Требовалось на время уехать из ставшего неприветливым Парижа, чтобы немного развеяться.
У меня была такая возможность. Кузина одной из моих подруг вышла замуж за француза, юного клерка из Индо-Суэцкого банка. Они жили в Сен-Жермен-ан-Лэ и проводили летний отпуск в своем доме в Сен-Максим. Их имена были в списке тех, кому я звонила по прибытии во Францию. Они еще тогда приглашали меня к себе, но я до сих пор не воспользовалась приглашением.
Лазурный Берег, Средиземноморье — волшебные названия. Напрасно я пыталась думать о предостережениях Жюльена по поводу огромного стечения народа — жажда увидеть знаменитую Французскую Ривьеру оказалась сильнее. И еще кое-что: мне было любопытно увидеть семейную пару представителей двух разных рас.
Брак японки с французом порождал во мне тайное вдохновение. Западная жизнь была соблазнительной, положение женщин в Европе гораздо более привлекательно, чем в Японии. Но особенно меня восхищала любовь, сумевшая преодолеть разницу культур и более или менее скрытую враждебность семей. Какими качествами и складом характера нужно обладать, чтобы преуспеть в таком деле?
Марико встретила меня на вокзале в Антибе. На ней была шляпа с широкими полями и босоножки на невысоком каблуке. Она защищалась от солнца и отличалась от местных жителей не только чертами лица, но и бледностью кожи.
Она отвезла меня к себе на собственной «Тойоте». Ее муж, Бертран, восхищался всем, привезенным из Японии. Обладая уравновешенным характером и умеренными карьерными амбициями, он работал в токийском отделении своего банка и был влюблен в Японию. Во время своего пребывания там он и женился на Марико.
Их дом на побережье, оборудованный всем необходимым, был образцом смешанных пристрастий хозяев: гостиная, забитая безделушками, маленькие спальни с цветастыми драпировками, кухня, полностью соответствующая рекламным стандартам.
У них была четырехлетняя дочь с черными волосами и светлыми миндалевидными глазами — ее красивая и своеобразная внешность соединила в себе черты обоих родителей. Малышка говорила по-французски куда лучше меня и достаточно хорошо по-японски.
Безмятежная атмосфера, жизнь без проблем.
Завтрак подавался в половине десятого утра на залитой солнцем террасе. Затем — поход за покупками в ближайший поселок, аперитив в двенадцать и обед в половине первого под тентом. Вторая половина дня — купание и загорание на пляже. Вечерний аперитив. Ужин.
Марико, как истинная французская домохозяйка, была отличной кулинаркой, могла по всем правилам накрыть стол и умело дирижировала небольшим штатом прислуги. Бертран, со своей стороны, занимался мелкими техническими работами по дому, обустраивал погреб, поливал клумбы в саду, мыл машину, играл с дочерью.
Прошло всего несколько дней, и я заскучала.
Перемены блюд, следовавшие друг за другом почти непрерывно, вконец истерзали мой желудок Солнечные ванны на пляжных полотенцах доводили до изнеможения. Мои мысли целыми днями вращались вокруг Жюльена. Вместо дочери Марико я представляла себе его дочь, Манон, которой было примерно столько же лет. Я провожала глазами влюбленных, гуляющих вдоль берега, и всем существом стремилась к нему. Мое тело вспоминало об удовольствии, испытанном с ним, и трепетало от скрытого возбуждения.
Зависть, которую я с самого начала испытывала к Марико, понемногу сменилась презрением. Ее муж, поклонник экзотической японской культуры, женился на собственном клише— покорной, улыбающейся, утонченной японской женщине, а Марико изо всех сил старалась соответствовать этим идеальным представлениям в обмен на комфортное существование. Такая банальность была для меня невыносима.
Питал ли Жюльен такую же склонность к азиатской экзотике? Мне очень хотелось верить, что я понравилась ему не только из-за этого. Мне совершенно не улыбалось быть одним из его любовных завоеваний, и я отказывалась считать себя «его японочкой».
Август подходил к концу. Вернувшись в Париж, я снова попыталась встретиться с Жюльеном, но тщетно. Я не знала, уехал ли он из дома всего лишь на пару часов или по-прежнему остается в Аркашоне.
Начиная с первого сентября у меня почти не оставалось свободного времени — занятия в Сорбонне продолжались с утра до вечера.
В прекрасных залах старого здания я познакомилась с юными итальянцами, немцами, голландцами, шведами, американцами. Среди них я была единственной азиаткой. Все мы были примерно одного возраста и не обременены семьями, так что дружеские связи установились очень быстро. Некоторые, как я, учились в каком-либо из парижских университетов; другие приехали лишь на месяц, но все изучали Париж с энтузиазмом первооткрывателей. Каждый вечер мои новые друзья приглашали меня в недавно обнаруженное кафе-театр или необыкновенно дешевое бистро.
Через неделю я уже не могла вспомнить телефон Жюльена.
Против всякого ожидания он наконец мне позвонил.
Звук его голоса был таким знакомым, что мне вдруг показалось, будто мы виделись в последний раз только вчера. Я тут же отменила вечеринку с друзьями и побежала встречаться с ним.
Сентябрьские вечера уже не обладали восхитительной медлительностью летних. На террасе Контрэскарп почти стемнело, когда Жюльен наконец появился. Он вел на поводке собаку и держал за руку маленькую девочку.
— Прекрасно выглядишь, Юка! — воскликнул он.
Прижавшись к ноге отца, девочка разглядывала меня.
Из-за этого радость от новой встречи порядком поубавилась. Все произошло совсем не так, как я себе представляла.
Жюльен познакомил меня с Манон. У нее были каштановые волосы, карие глаза и веснушки на щеках. Оказалось, она совсем не такая застенчивая, как можно было подумать с первого взгляда.
— Ты китаянка? — тут же спросила она.
— Нет, японка.
— А какая разница?
Она держалась гораздо увереннее, чем я, и тут же заказала себе молоко с гранатовым сиропом. Кем я была в ее глазах? Прежде всего, иностранкой. Но с нередкой для детей проницательностью она должна была догадаться и о том, что я — любовница ее отца.
Конечно, Жюльен был современным отцом, адептом либерального воспитания, но из этого все же не следовало, что он станет вести себя со мной в присутствии дочери также, как наедине. Она была еще маленькой, нужно было постоянно за ней присматривать или включаться в игру. Между Жюльеном и мной установилась непреодолимая дистанция. Эта отстраненность усиливалась и еще одним обстоятельством: его отпуск закончился, и он снова работал.
Я заново узнавала его в привычном для него окружении. Он много работал — над несколькими проектами одновременно. Каждую неделю выезжал на один из строящихся объектов — либо в одну из французских провинций, либо за границу. Кроме этих изнурительных поездок приходилось раз или два в неделю заниматься дочерью. Его жизнь была заполнена до отказа.
