Готово. Примеряю… Магнолии на белом фоне не подходят к сизому покрывалу. Колористическая трагедия.
Петушок возвращается из Польского института с выступления Милоша[30]. Польская община вознесла поэта даже не на пьедестал — на алтарь. Одинаковый пиетет по отношению к хорошим и слабым стихам. Ну конечно, поляки, как никто, умеют и переоценивать, и недооценивать. Некоторым памятникам следовало бы покинуть пьедестал по собственной воле.
Милош… ни ангел в белом, ни мудрый патриарх. Прочитал прекрасные стихи и несколько новых, значительно более слабых. Стилизация под простоту в стиле ксендза Твардовского[31]не годится для его путаной души.
Зеваю во весь рот, в восемь ложусь — и глаза в потолок. Замечаю неподвижную муху. Похоже, она так сидит со дня нашего приезда. Поднимаюсь на цыпочки, дотрагиваюсь, муха падает на кровать. Сдохла, стоя на потолке. Потеряв к ней интерес, сдохла и гравитация. А говорят, что чудес не бывает.
Ночью ритуальный поход в туалет. В полуобморочном состоянии возвращаюсь в кровать и не могу уснуть. Эти походы, вырывающие меня из глубокого сна, — быть может, подготовка к обрывочной дреме под вопли младенца? Несколько следующих лет мне предстоит быть вечно невыспавшимся, усталым зверьком? Как я справлюсь?
29 сентября
Факс от актера, играющего в «Городке» роль отца Матысика — пьяницы, отрицательного персонажа. «Зная, что Вы учитываете замечания актеров, предлагаю несколько ситуаций, которые могли бы углубить мой образ». Он прав. Актер, вживающийся в роль, знает, как защитить «героя». Матысик получит свои сцены. Раз еще кого-то, кроме нас, волнует судьба этого алкоголика, то ради Бога — пусть он любит жену и пусть у него было трудное детство.
Олимпиада, волейбольный матч — единственный вид спорта, в котором я разбираюсь. Не знаю, кто с кем, но кричу, машу лапами. Петушок советует выключить телевизор:
— Ребенку это вредно.
Меня подмывает по-мужски поставить его на место, я что-то пищу, но тут же хрипну. На десять минут мне удалось забыть о беременности, о том, что я баба. Превратиться в счастливого болельщика. Изгнанная из мужского рая, скрываюсь в сортире. В моих очистных сооружениях перепроизводство. Ночью около двух литров, причем «всухую», из ничего — я перестала пить после девяти вечера.
— Петушок, откуда столько воды?
— Из мозга, — язвит он.
Возвращаем в «Икею» подушку — не подошла. В машине разговор о перинатальном обследовании. Мы ссоримся.
— Я вообще не допускаю мысли, что с ребенком что-то может быть не так! — Петр не понимает моего страха.
— Мне тридцать шесть лет, моим знакомым было по двадцать с небольшим, а ребенок родился с синдромом Дауна.
— Не надо об этом думать.
— Один случай на четыреста.
— Это истерия.
— Тогда зачем существуют эти обследования?
— Я не говорю, что они не нужны. Я просто не хочу, чтобы ты так себя настраивала — мол, ребенок родится больным.
Я умолкаю. Мне так одиноко: один на один с моим ребенком и моим страхом. Возле дома Петушок берет меня за руку и извиняется:
— Я хотел тебя успокоить.
Странное объяснение, но с некоторых пор все стало каким-то странным.
30 сентября
Читаю: «Соски темнеют, чтобы ребенку было легче сориентироваться, где искать пищу». Природа могла бы еще снабдить бюст лампочками или сделать соски фосфоресцирующими — для ночного кормления.
Прошли три месяца «опасности выкидыша». С этой недели для Малыша уже забронировано место на палубе. До конца путешествия шесть месяцев.
Грудь немного выросла, и все. Не болит — а вдруг это значит, что у меня не будет молока? Вообще боль для меня означает, что орган функционирует: живот, например, растягивается. Очень хочется увидеть Малыша на УЗИ, убедиться, что он жив, растет. Случись с ним что-нибудь, я и не почувствую. Тридцать процентов эмбрионов погибает в первые месяцы.
Маленький, слишком маленький, чтобы толкаться, он в отместку заставляет сотрясаться весь организм. Отсюда материнский мазохизм: ожидание тошноты, ночные прогулки в туалет и болезненные ощущения в животе — единственные признаки Его присутствия. Еще есть сны о Нем, которые кружат по моему телу, перед глазами:
За столом только мужчины. С поля приходит мальчик в синих рабочих штанах. Снимает шляпу, открывая длинные светлые локоны. У него огромные синие глаза. Том Круз рядом с ним просто жиголо. Такой красотой может обладать только ангел, душа. Он садится за стол и обращается к самому старшему мужчине, немного похожему на моего отца:
— Мы не будем такими дураками, мы останемся в Голландии.
Просыпаюсь, напуганная красотой мальчика. Слишком просто: будет сын, а пир — ритуальный стол предков.
Что за сон мне снился, настолько реальный, что разбудил, зацепившись за явь? Из Голландии на Поморье приехала в XVI веке семья моего отца (стол предков?). Одержимые протестанты из секты менонитов. На родине их преследовали за радикальные взгляды: общее имущество и образ жизни первых христиан. Они обрабатывали землю (мальчик в рабочих штанах?), осушали Жулавы[32]. Подозреваю, что пра-пра-пра-Гроота вырвала из рая менонитов земная, помещичья любовь. Он женился на польке, облагородился шляхетским званием, пожалованным ему королем, и превратился в польского, католического Гретковского.
Менониты продержались в Польше до сорок пятого, когда народная власть выселила их из «голландских» сел за… «немецкое происхождение». Они сохранили старонидерландский язык и образ жизни, подобный тому, что ведут амиши[33]. Менониты и теперь живут архаическими общинами в Южной Америке. Их деревни напоминают ожившие полотна Брейгеля, развешанные чьей-то безумной рукой по стенам американских плато.
В Польше от них остались опустевшие скансены[34]в районе Эльблонга и Хелмно. В память о тех временах мои поморские родственники едят «суп предков» из плодов дикой сирени — так называемый холендер. Менониты, Голландия, ангел — но при чем тут мой ребенок?
