Все это ее заинтриговало. Надо будет разузнать подробнее. Выбрать удобный случай и выведать все у Бланш. Теперь Мелани немного лучше. Напряжение спало. Сейчас она почитает, а потом спустится в кухню.
10
Клер
24 июля
Она просыпается посреди ночи, охваченная страхом. Потерянная в темной комнате, на одно мгновение ничего не понимает. Даже присутствие спящего рядом Марка не может ее успокоить. Он вдруг становится чужим, от него тоже исходит беспокойство. Очень осторожно, чтобы не разбудить, она высвобождается из-под его руки. Здесь это происходит с ней впервые. И впервые она жалеет, что не находится у себя дома, не может встать, надеть на себя что-нибудь теплое, приготовить чай, устроиться перед телевизором, чтобы цветные картинки заглушили ее беспокойство. Она смотрит на часы. Два часа ночи. Как обычно. Это час, когда грудные дети требуют материнское тепло и молоко. Час, когда она вдруг резко просыпается, чувствуя себя на краю пропасти. А ведь ее охватывает головокружение уже на третьей ступеньке приставной лестницы, в школе на уроках физкультуры она никогда не могла держать равновесие на бревне, и ей становится плохо даже при мысли о прыжке с парашютом.
Она закрывает глаза и пытается дышать ровно и спокойно. Ложится на спину, устраивается как можно удобнее, хотя это трудно на узкой кровати, которую почти всю Марк занимает. Я спокойна, спокойна, я совершенно спокойна… Мои руки тяжелеют, тяжелеют, они очень тяжелые… Что со мной происходит? почему сегодня ночью? — думает она. Два последних дня были, однако, счастливыми. Даже счастливее, чем предыдущие, потому что они смогли побыть только вдвоем. Благодаря Бланш… Когда Бланш предложила оставить их вдвоем на целый вечер, она почувствовала благодарность. Ей даже стало стыдно, что она плохо о ней думала. Считала враждебной.
Испытывала опасение перед этой другой женщиной, соперницей, колдуньей. Оказалось, что установить контакт мешало ее собственное недоверие. С того момента, когда Бланш пришла поговорить с ней о Марке, все стало гораздо проще. Она больше не боится встречаться с ней, даже сама ищет ее общества, и они разговаривают как две подруги. Бланш расспросила ее о семье, детях, работе, жизни в Париже. Она даже рассказала ей о Жероме и о переживаниях во время развода. Это ей принесло облегчение, с тех пор она чувствует себя лучше и не такой чужой.
Клер с удивлением отметила, что иногда думает, какой могла бы быть их жизнь с Марком около Бланш и Клемана. Могла бы она делить с этой парой все, как это делает он? Она не знает, колеблется. Но теперь, когда она больше не боится Бланш, это уже не кажется ей невозможным. Но Бланш не одна. Есть еще Клеман. Он остается полностью закрытым и враждебным. Да и сама она чувствует к нему непроходящую антипатию. Наоборот, все в нем еще больше отталкивает ее. Даже вызывает отвращение. Бледное, понурое лицо, глаза навыкате, голос, манера говорить. Она не понимает, как может близкий Марку человек быть ей так неприятен. Она не находит в нем ничего хорошего, а Марк любит его, и они связаны всю жизнь. Достаточно увидеть, как они обмениваются взглядами или несколькими словами, чтобы понять, до какой степени они близки. Она завидует той спокойной уверенности, тому доверию, которое возникает только между людьми, которые разделяют в жизни все. Ей иногда кажется, что Клеман и есть ее главный соперник, что опасность исходит именно от него. Потому что Марк никогда не откажется от этой дружбы, это очевидно. И если она дорожит Марком, ей придется принять и Клемана.
Но есть и другое. Несмотря на все свои усилия, она должна признаться, что ей скучно в их компании. Время совместной еды превращается в настоящее испытание. Они ведут очень серьезные высокоинтеллектуальные разговоры, и часто ей приходится заставлять себя к ним прислушиваться. Ее не интересуют эти темы. Ей плевать на Кретьена де Труа, о котором Клеман вот уже пятнадцать лет пишет диссертацию, которая должна потрясти всех специалистов по Средним векам. Ей также не интересны додекафонисты — тема страстного исследования Бланш. Что касается Марка, то его рассуждения о связи между феноменологией и эстетикой оставляют ее совершенно равнодушной. Она любила учиться и получила хорошее образование, с удовольствием занимается своей работой в издательстве, но проникаться всем этим философствованием, которое кажется ей слишком специальным, она не может.
Она считает также, что у них нет чувства юмора, они просто смертельно серьезны. С ними нельзя пошутить, они все воспринимают буквально. Пожалуй, непринужденности ей не хватает больше всего. И Марк такой же. Нельзя просто поговорить о людях, что она любит делать, нельзя позлословить. Все это плохо. Нельзя вести легкую, веселую беседу, нельзя просто поболтать о пустяках. Нельзя все, что, по ее мнению, придает вкус человеческим отношениям. Она должна признать, что чувствует себя одиноко за их столом. А Эмилии, например, которой самой нечего особенно сказать, это очень нравится. Наверное, она привыкла и из-за своей услужливости готова на все, лишь бы к ней лучше относились. Мелани все время молчит. Только что плеер не слушает за обедом.
Когда она сказала, что посещает психоаналитика — совершенно случайно, обычно она избегает об этом говорить, — это произвело неприятное впечатление. Марк, конечно, знал с самого начала, но, очевидно, не сообщил им. Да? Зачем? — спросил Клеман. Странный вопрос. Обычно такой вопрос не задают. Она чуть не ответила, что это его не касается, но это было бы слишком агрессивно, и она предпочла сдержаться. Потому что ей это надо, потому что это ей интересно. И это тебе помогает? — в свою очередь спросила Бланш. Да, мне это очень полезно, даже необходимо. И очень интересно. Они все молча смотрели на нее в течение нескольких минут.
— Но статистика доказывает, что это обман, — первым нарушил молчание Клеман, — что психоанализ не лечит. Что психология поведения и медикаментозное лечение помогают гораздо больше.
Господи, подумала она. Чего он от меня хочет? У нее не было ни малейшего желания спорить. Она прекрасно знает, что они уже заранее предубеждены и никакие аргументы не смогут их поколебать.
— Послушай, — вздыхает она, — я не собираюсь приобщать тебя к психоанализу. Такие споры ни к чему не ведут. Я могу только сказать, что это самый интересный опыт, который я переживаю в своей жизни, и к тому же он мне очень помогает.
— У тебя невроз? — подает голос Эмилия.
Клер не может сдержать смех:
— А у тебя нет?
— Конечно нет. А если бы и был, о психоанализе я бы подумала в последнюю очередь. Каждую неделю нести деньги какому-то шарлатану, который не произносит ни слова или дает свою интерпретацию! Ни за что!
Эмилия была возмущена, даже рассержена, выпустила все свои коготки.
— Ну и прекрасно. Никто не заставляет.
Ей хотелось прекратить разговор. Пусть поговорят о чем-нибудь другом. Ее утомляло столкновение с таким предвзятым мнением, с таким незнанием и недоброжелательностью. Но этим дело не кончилось. Ей пришлось терпеть их нападки, особенно Клемана, который явно находил в этом удовольствие. Вспомнили все: и невроз самого Фрейда, и громкие провалы психоанализа, и нечестность психоаналитиков. Она слышала все это уже много раз. И тогда она неосторожно сказала, что они проявляют слишком уж большую враждебность, за этим наверняка что-то кроется. То, что выходит за рамки простого обсуждения, и о чем они, вероятно, не догадываются и сами.
