— Не кричи! Хочешь, чтобы все тебя услышали?
— Ага, я угадала! Я тогда была глупой неумехой, но с тех пор кое-чему научилась! Помнишь, как мы струсили, когда я решила, что беременна?
Им по восемнадцать, и у них возникла первая «взрослая» проблема. Она плачет, что редко с ней случается. Ей страшно, и он держит ее за руку. Что еще может сделать такой юнец? Он обещает, что это будет чудесный малыш и они воспитают его вместе. Она смеется, и они начинают придумывать сложные имена для будущего отпрыска. Он очень горд, что сумел поднять ей настроение.
Им тридцать, они улыбаются сладким воспоминаниям. Неловкий молодой человек, все еще живущий в сердце Эрика, хватает Софи за руки, она не вырывается, начинает вспоминать, как они один-единственный раз ездили в кемпинг в горах и катались на велосипедах. По стеклянному навесу барабанит дождь, держа их в заложниках. Много лет назад ливень не давал им выйти из палатки целые сутки. У них с Хисако никогда не будет трогательных воспоминаний молодости, они с первых дней жили музыкой, которая и через двадцать лет будет важнее всего. Самолеты, гостиницы, жесткое расписание репетиций и гастролей, составленное неумолимым Мосли.
Эрик прогоняет мысли о Хисако и уединяется в прошлом с Софи; у его старой подруги такой свежий цвет лица, как будто время над ней не властно.
— Дождь кончается. Мне и правда пора!
Софи целует Эрика, он шалеет от аромата жимолости — те же духи! — обнимает ее, пугается, но Софи не отстраняется, у нее перехватило дыхание, она не говорит ни слова, и это молчание более чем красноречиво.
Барменша деликатно отводит взгляд в сторону, суетится, переставляет банки с чаем и роняет чашку. Софи вздрагивает и стремительно уходит, даже не взглянув на Эрика.
Барменша смущенно улыбается, извиняясь за то, что разрушила очарование момента. Эрик кивает — ничего страшного. Он запрещает себе смотреть вслед Софи и думает, какие ноты купить, чтобы его обман стал обманом наполовину. «Вальсы» Брамса подойдут — их хорошо играть на бис, лучше, чем сюиту Форе «Долли», она слишком слащавая. С Хисако ему следует избегать сюжета о детях. Сама она к этой теме больше не вернется, но материнская струнка в ее душе остается постоянной угрозой их благополучию. Дуэт Берней не может осложнить свою жизнь младенцем. Хисако не должна так с ним поступать.
* * *
Полная безнаказанность за свои поступки — одно из главных преимуществ холостяцкой жизни. Можно разнюниться, взгрустнуть о прошлом, и никто над тобой не посмеется. Софи могла бы повесить табличку с этой истиной над дверью своей квартиры. Она заваривает чай, кладет на тарелку кофейный эклер и корзиночку с малиной, несет поднос на кровать, раздевается (она спит голой), залезает под теплое одеяло и включает телевизор без звука. Софи ест руками — так вкуснее. Ее квартира обладает уникальной способностью отвергать «инородные тела» — любовников, друзей и даже домашних животных, — даря взамен тепло, мягкий свет и запахи пряностей. Квартира Софи — берлога и шкатулка, сцена и кулисы.
Этим вечером Софи нервничает, как животные и особо чуткие люди перед грозой, хотя ночь стоит тихая и безлунная. Через открытое окно в комнату проникает аромат сирени (жильцы обязаны этой роскошью талантам консьержки).
Софи уже десять лет живет в собственной двухкомнатной квартире, десять лет она воспринимает жизнь скорее с хорошей стороны. Маленькие радости, поблажки самой себе… Софи скоро тридцать, и жизнь у нее счастливая и гладкая. Иногда, очень редко, Софи вспоминает былые честолюбивые надежды, но любовь к комфорту, к размеренной и беспечальной жизни давно заглушила желание бороться за место под солнцем и делать карьеру.
Софи еще глубже закапывается в одеяло и вспоминает, какое сладкое чувство испытала, какой молодой себя почувствовала, когда Эрик ее обнял, хотя этот респектабельный господин и успешный музыкант ей совсем не нравится. Останься она с Эриком, ездила бы сейчас с ним по всему миру… Нет, она не имеет права так думать и не должна ни о чем жалеть. Она не была без памяти влюблена в Эрика в молодые годы, но кто-то должен был стать первым, а он казался ей мягким, нежным, хорошо воспитанным. Природа не наделила Эрика физической привлекательностью, но он умел увлечь собеседника разговором. Софи решила, что Эрик — идеальная кандидатура на роль первого любовника, и их роман продлился полтора года.
Софи доела пирожные и долила себе ромашкового чая. Она пьет медленно, маленькими глотками, чтобы ароматная обжигающая жидкость прогнала ненужные сомнения и помогла уснуть.
В полночь Софи гасит свет и лежит в темноте с открытыми глазами. Мысли — не песенка в музыкальном автомате, их так просто на другие не поменяешь, и Софи не может не думать о мужчине, который ей не нравится, который ей никогда по-настоящему не нравился, но сегодня подарил ей ощущение, что она вернулась к той точке в начале пути, когда ее жизнь могла пойти совсем иначе.
Нужно все забыть и думать о завтрашней встрече с директором музыкальной школы — ей необходимы несколько лишних часов. Завтра она заберет белье из прачечной, примерит красное платье в магазинчике на углу и, возможно, купит его наконец, чтобы порадовать себя. И ее жизнь останется прежней.
Телефонная трель вырывает ее из полудремы.
— Софи, это Эрик. Я тебя разбудил?
— Нет… Конечно, нет.
— У тебя все в порядке?
— Конечно, в порядке! Почему ты шепчешь? Скоропостижно потерял голос?
— Да… то есть… нет. Я говорю от входной двери. Это в десяти метрах от спальни жены.
— Понятно.
— Ты и сама говоришь негромко.
— Потому что вокруг темно.
— Я тоже в темноте.
Эрик сидит на полу. Ему холодно. Ему захотелось услышать голос Софи, он вылез из постели и пошел звонить, не одеваясь.
— Я хотел сказать… наша встреча выбила меня из колеи. Я ничего не планировал. Просто хотел узнать, как ты теперь живешь.
— Я тоже чувствую себя растерянной и смущенной, Эрик. И очень рада, что не я одна.
Софи улыбается — сама того не сознавая, она весь день надеялась, что Эрик позвонит.
— Я был уверен, что ты почувствовала то же, что и я. Я тебя обнял — и ты меня не оттолкнула.
— Почему, Эрик?
— Я уже сказал — это был порыв. Когда я понял, что ты вот-вот исчезнешь, мне захотелось… вспомнить запах твоей нежной кожи. Ничего не изменилось.
Софи не могла бы сказать о себе того же, но ей нравятся слова Эрика, и она молча слушает, поощряя его откровения.
— Ты не разозлишься, если я признаюсь, что страстно желал тебя сегодня?
— Нет. Со мной произошло то же самое, — легко лжет Софи. — Мы не должны, Эрик, ты женат и любишь свою жену.
— Ну конечно, люблю! Она бы и тебе понравилась, не сомневайся. Но мужчина всю жизнь помнит первую любовь. Меня не грызет совесть за то… что я ощутил, ведь я знал тебя до Хисако, и то, что происходит между нами, никого, кроме нас, не касается.
