Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 37
Может быть, именно из-за неоднозначности впечатлений и существует негласный запрет на наблюдение чужого акта любви со стороны. Вроде бы неприлично подсматривать, хотя в зоопарке глазеть на спаривающихся обезьян – это общее удовольствие, даже дети и то радуются такому случаю, да и кто не бросал бутылкой в занимающихся любовью собак? А вот людей оставь наедине друг с другом. Ну, чтобы не давали им ненужных советов, не ржали, не издевались, не сочувствовали. Не зря люди все-таки прячутся, словно что-то нехорошее затеяли, и выглядят, как кулаки, которые хоронят в яме зерно, чтобы не сдавать советской власти, свет даже гасят или, напротив, тусклые вонючие свечки зажигают – это называется романтикой. Хотя, с другой стороны, почему не ввести наряду с бальными танцами обучение половому акту?
Главное, их, занимающихся любовью, не спугнуть, досмотреть до конца. К концу здесь интереснее, чем в начале. К концу, если заладится, наступает такой момент, когда происходит испарение тел. Смотришь на них и не видишь их: они стали невидимками. У них там не щель, а светлые туннели, труба с турбуленцией, гонг – медитация. Каждый жест, каждый стон, вообще каждый звук исполнен значений. Вот она открыла глаза, что-то сказала и снова закрыла. Но это – если заладится.
Жаль, что мало кому удается посмотреть, как люди занимаются любовью. Иные целую жизнь проживут, объездят полмира, станут тем, кем хотели стать, что называется, состоятся, а как люди занимаются любовью, они не видели. Ну, в крайнем случае, себя с подругой видели в зеркале, подсматривали, обнявшись, сами за собой, но здесь, как и в кино, больше позирования, чем естества! И вот, умирая, какой-нибудь полководец говорит своей жене:
– Марусь, покажи, как ты с кем-нибудь занимаешься любовью.
– Да ты что!
– Это мое последнее желание!
– Последнее? Ну, ладно! Только с кем?
– Да с кем хочешь! Хоть с нашим шофером, Иваном Андреевичем.
Каких только не бывает последних желаний!
А все оттого, что вовремя не подсмотрели.
Е между Г и Д
Портрет Евтушенко
Евтушенко – имя нарицательное. Может быть, это самое нарицательное имя в истории русской поэзии. Это не комплимент и не осуждение. Это феномен.
Евтушенко был героем многожанрового спектакля, эклектичного действия, где любовная мелодрама соприкасалась с политическим фарсом, социальным шоу, метафизическим водевилем, светской хроникой, наконец, комиксом. Евтушенко – ласковая душа массовой культуры. Это был герой-любовник, шармёр, галантный ухажер, эротический победоносец, перед которым трудно было устоять любой женщине, потому что он был знаменит, искренен и не жаден. Он не любил ни Лолит, ни проституток, он жаждал побеждать, хотел преград, не любил извращений, он любил любить классически.
Но, главное, это мужской инженю – простодушный, наивный герой, который хочет людям добра, но который больно расплачивается за свои добрые поступки.
В 1960-е годы французский журнал «Экспресс» напечатал короткую «предварительную» автобиографию Евтушенко. Там он предстал перед публикой молодым романтическим обидчиком. Спустя много лет он написал большую обиженную автобиографию. Автобиографический роман «Не умирай раньше смерти» обнажил истоки евтушенковской нарицательности.
Евтушенко сохранится в потомстве своим афоризмом: поэт в России больше, чем поэт. Это не декларация, а самоопределение, развитое в его автобиографическом романе: «Есть просто стихи. Но есть стихи-поступки. К сожалению, хорошо отшлифованный, но запоздалый поступок поступком быть перестает. А поступок вовремя, он иногда не успевает стать отшлифованным». Вследствие подобной эстетики плодились тома гражданской лирики, творился миф поэта-трибуна, который, как правило, оказывался гораздо меньше, чем поэт:
Мы сегодня – народ,
а не просто обманутые дурачки,
и сегодня приходит на помощь
к парламенту нашему
Сахаров,
протирая застенчиво
треснувшие очки.
Евтушенко знал всех, весь мир, и здесь он вне конкуренции: он знал и Фиделя Кастро, и Роберта Кеннеди, и Солженицына. Он был неверным мужем трех уникальных по своим характеристикам жен (поэтессы, диссидентки и англичанки) и стал верным мужем четвертой жены, которая редактировала его автобиографию.
На маргинальных направлениях своей жизни он был готов покаяться в грехах: заставил одну жену сделать аборт, другую неврастенически толкнул в беременный живот, отчего вышли семейные неприятности, приведшие к разводу. Но на главном направлении, поэтическо-политическом, он до конца отстаивал свою правоту. Детская жажда славы – доминанта его характера; плюс уверенность, что слава не бывает напрасной: она показатель таланта и внутренней силы. При таком раскладе Евтушенко не хуже Гёте.
Он показал на своем примере, чего нельзя делать: пытаться улучшить в корне порочный режим. У молодого поэта были какие-то иллюзии. Он искренне не знал, что режим порочный. Но это незнание было не только алиби, но и приговором его уму. Режим пользовался им, чтобы иметь либеральный фасад. Он пользовался режимом, чтобы жить так, как он хотел. Кто кого перехитрил? По-моему, в победителях долгое время оставался Евтушенко. Своими полудействиями он бессознательно способствовал не исправлению, но разложению режима не меньше, чем Сахаров. Толпа не знала и не хотела знать о его компромиссах. Знали коллеги, и многие не уважали. Но толпа создала Евтушенко образ рубахи-парня, своего в доску, и он победил в ее воображении.
Представим себе, что все дело происходило бы в нацистской Германии. И вот немецкий поэт по фамилии Евтушенко входит в контакт с гестапо, чтобы спасти диссидентов, из парижского посольства Абеца шлет шифрованную телеграмму в центр, прося за опального поэта. На молодежном фестивале в Хельсинки, видя, что немецкую балерину поранили бутылкой во время выступления, он пишет гневные стихи «Сопливый коммунизм». Когда же два высокопоставленных нациста слушают эти строки, они впадают в административный восторг, и гестаповец в задумчивости говорит: «Мда-а… Те поэты, которые ходят к нам с доносами на вас, таких стихов не пишут… В общем, если я могу быть вам когда-нибудь полезным, мало ли что может случиться, вот на случай мой телефон».
Немецкий поэт Евтушенко прибегает к его услугам. Вот он привозит в нацистскую Германию ворох диссидентской литературы. Его обыскивают на таможне (как некогда Бунина), он бежит в приемную гестапо – и там «начал давить на все педали»:
– И вообще, какое они имели право меня обыскивать?
Через три месяца книги ему вернули. А других сажали за книгу, за полкниги. Советская власть, разумеется, чем-то отличалась от нацизма, будучи глуповатой, нереализуемой утопией, но на уровне государственных отношений это был беспощадный тоталитаризм. Хитрый инженю написал в докладной, что книги ему нужны для повышения «идеологической бдительности».
Когда же пришла свобода и толпа скидывала памятники тоталитарных времен, коллективный кто-то крикнул в лицо Евтушенко: «За какие заслуги вас так берегла советская власть?»
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 37
