Ходить перестал, но радость объединения была, конечно, отравлена. Больше никогда ей не было так хорошо, как на первой съемной квартире, где из мебели стояли старый диван и одна табуретка на кухне. Потом были другие квартиры, другие страны, апартаменты на берегах морей и океанов, но так, как в те две недели, – никогда. Он тогда пел и обнимал ее ночью все время, им было не тесно на старой кушетке, а потом не хватало места на огромном аэродроме-кровати в новой квартире.
Она никогда не проверяла его карманы и трусы, не нюхала рубашки и не слушала его телефонные переговоры. В первые годы они иногда дрались, когда он пьяный мог взять за локоть какую-нибудь сучку-журналистку или ущипнуть официантку в пьяном веселье.
Бились насмерть, вырывая глаза и пуговицы, а потом мирились в жарких объятиях. Иногда он не ночевал дома, придумывая истории про мифические аресты и ночи в обезьянниках. Что он делал в командировках и поездках, она догадывалась, но меньше знаешь…
Однажды она поняла, что проспала целый кусок его жизни, где он нешуточно залетел в чужой скворечник. Не просто залетел, а может быть, собирается вить параллельное гнездо и даже отложил свои яйца. Яйца надо было вернуть на место или разбить, чтобы неповадно было.
Почему-то вспомнилась история, которой она когда-то не придала значения.
В какое-то лето она уехала отдыхать с ребенком на море, он, как всегда, не поехал: «Работы много, не хочу, сойду с ума». Она давно его не трогала на эту тему – заставишь, потом говна не оберешься от нытья: жарко, холодно… Отравить может своим воем водоемы и нашлет грозу, даже снег может пойти в Африке, если он чего не захочет.
Приехала – все хорошо, а долг супружеский не исполняет, не пьет, какой-то подавленный. Ну пришлось его расколоть. Мялся, а потом показал свой член черного цвета, даже баклажанно-синего. Что за дела? Страшно смотреть. А он, невинно глядя в глаза, поведал, что дверью в офисе ударило, от ветра дверь хлопнула и попала, куда не надо. Слушала она эту песню и думала: «Это ж как надо встать перед дверью, чтобы такое членовредительство свершилось? Какая же сука ему хвост прищемила? Как это можно сделать? Ну точно не дверью. Может, протезом зубным, или плоскогубцами, или губами с пирсингом».
Тогда поверила, а зря.
Она позвонила ему как-то вечером в пятницу – самый опасный день недели для семейного счастья. В этот день все самцы считают, что можно пострелять по чужим тарелочкам и стрельнуть утку или другую бесхозную курицу, быстро поджарить и прийти домой сытым и пьяным.
Звонок ее был безобидным – просто напомнить, что есть еще семья. Он ответил собранно, коротко и не пьяно, что скоро будет дома, но телефон не отключил, и она услышала такое, что привело ее в ступор.
С.С., ее уже неблаговерный, журчал с придыханиями и такие слова с ласкательными суффиксами, каких она не слышала от него никогда, и жарко дышал. ЖСС с удовольствием прослушала двадцать минут эту радиопостановку и стала ждать, когда Ромео придет в отчий дом.
После долгого прощания и коротких проводов он зашел в дом. От него пахло снегом – видимо, у подъезда умылся, чтобы унять волнение и избавиться от запаха чужих духов.
«Явился – не запылился, сука лживая. С ходу бить его нельзя, испугаю детей. Понаблюдаю пока за этим животным. Пусть пока попасется на воле, старый козел. Есть отказался – видимо, нажрался со своей в ресторане. Они в ресторанах питаются, а нам дома сидеть надо, детей воспитывать. Посмотрим, тварь, как запоешь, когда дети заснут».
Он ушел к себе в комнату и захрапел – устал от шашней, от слов и дел своих мерзких.
Пока дети шуршали, она села за стол и потихоньку выпила, пытаясь понять, далеко ли он на старости лет заехал в поисках своей судьбы.
В доме стало тихо, в бутылке осталась только звенящая пустота – она выпила все, чтобы было чем плакать. Совершенно непонятно, что с ним делать. Убить? Но он спит. Как убить человека, который не узнает даже за что? Потом дети. Что с ними будет? Решила отложить до утра, пока он проснется, тогда его пьяной и подлой роже пощады не будет.
Она не спала всю ночь, курила, заходила к нему и детям. В доме стояла сонная тишина, такой покой был разлит в воздухе. Дом дышал тихой радостью завтрашнего дня, но все может рухнуть в одно мгновение. Один удар разрушит все – прошлую жизнь и будущее детей, которые не поймут и не простят ей никогда.
Его подлое сиятельство проснулось в десять. Он зашел на кухню, поцеловал ее в плечо, она дернулась брезгливо и стряхнула его руку. Он ничего не понял, ушел в ванную и намывался там целых полчаса – еще один довод, что у него кто-то есть. Она и раньше замечала, что иногда он начинал чрезмерно за собой следить, требовал новые трусы и брился два раза в день, потом успокаивался и бродил по дому с небритой рожей и в трусах даже с дыркой.
Когда он вошел после душа, она собралась нанести свой выстраданный удар, но он опередил: стал требовать завтрак, потом куда-то звонил по работе – не будешь убивать человека, который разговаривает с клиентом. А потом он срочно уехал неотомщенный, потом два раза позвонил совсем невиноватым голосом, потом сказал, что в следующую субботу они идут в новый французский ресторан на фестиваль фуа-гра. Она обожала фуа-гра и поняла, что до субботы придется его терпеть, а потом, в воскресенье, ее ничего не остановит.
Вечером он приехал не поздно, сели ужинать, он что-то рассказывал довольно смешно и занятно, она не заметила, как стала смеяться.
Потом они пили чай, и услышанное по телефону как-то отступило, да и он вел себя совсем естественно – не каялся, не ломал комедию, в сердце колом стояли его пьяные чмокания и слова, обращенные не к ней. Она знала, что он не признается, будет стоять, как двадцать восемь панфиловцев. Ладно, подумала ЖСС, подождем, он все равно долго не сможет. Ее он тоже когда-то любил, а потом перестал. Скоро перестанет, и все станет на свои места. Надо купить ему новых трусов и носков, чтобы не позорился.
Постскриптум постфактум:
В обычный день он по привычке ждал звонка от Маши. Она не позвонила, телефон ее молчал, молчал он вечером и на следующий день. На работе ему ответили, что ее нет и будет она не скоро.
Маша попала в больницу по женским делам и звонить не могла, даже не хотела разговаривать из больницы, надеясь, что позвонит, когда все закончится.
Сергеев попытался ее найти, но телефон молчал. Он попросил свою знакомую позвонить ей домой и представиться подружкой из Питера. Ее долго расспрашивали, что и как, и сказали просто, что ее нет и не скоро будет, обещали передать, что ей звонили.
Она болела целый месяц. Прицепились разные болячки, звонить никому она не стала.
Потом пришлось уйти с работы, нужно было отдохнуть. Она решила после больницы родить ребенка, врачи сказали, что пора, потом будет сложнее. Телефон остался на прежней работе, звонить Сергееву и объясняться не хотелось, не хотелось говорить о беременности и болезнях. «Потом», – решила она и сосредоточилась на своих новых ощущениях.
