— О чем ты думаешь? — спросил Сэйдзи.
— Да так, ни о чем серьезном, — ответила я.
Я чаще стала задумываться о наших взаимоотношениях с Сэйдзи. Раньше мне и в голову бы не пришло размышлять о его обыкновенности. Интересно, какие мысли были у Рэя по моему поводу? Подумав о нем, я вдруг поймала себя на том, что начинаю мрачнеть.
— Ты опять вспомнила о нём. О том, кого нет, — промолвил Сэйдзи.
— Как ты догадался? — удивленно спросила я.
— Ты всегда становишься такой, когда думаешь о нем.
Это опять ревность. Сэйдзи ревнует? Если так, то, наверное, именно она сделала его таким чутким. Раньше о таких понятиях, как ревность, я тоже не задумывалась.
Почувствовав прилив нежности, я обняла Сэйдзи.
— Ты обнимаешь меня, как сына, да? — проронил он.
— Да нет же, я не твоя мама. Я — это я, — с этими словами я обняла его еще крепче. Вдруг появилась она. Женщина, неотступно следовавшая за мной в Манадзуру. Женщина, что всё время зовет: «Скорей, скорей в Манадзуру».
— Сэйдзи, не покидай меня, — с мольбой я крепче сжала его. Безвольно опустив руки, Сэйдзи так и стоял неподвижно в моих объятиях.
В этот год жара наступала быстро, поэтому еще до начала лета пришлось дважды сменить сезонный гардероб. Первый раз мы сменили одежду на более легкую, когда у головастиков, которых принесла Момо, отросли конечности. Потом еще раз — в разгар Цую в конце июня.
— Нафталином совсем не пахнет, — заключила мама. До рождения Момо мы всегда пользовались простыми нафталиновыми таблетками, что продаются по две штуки в целлофановых пакетиках. Осторожно срезав у мешочков уголки, мы клали их в глубину каждого ящика платяного шкафа.
— Эти современные средства абсолютно ничем не пахнут, — нахмурилась мама, поднеся упаковку инсектицида к самому носу. — Толку с них!
Июньская ревизия гардероба всегда доставляла много хлопот. Теплые куртки и плащи надо было убрать глубже в шкаф, а легкую одежду вывесить в первый ряд. Требующие химчистки вещи упаковывались в пакеты, а затем сдавались в прачечную.
Мама примерила прошлогоднюю блузку без рукавов.
— Одрябли, — потерев худые руки, пробормотала она. — Глянь, если вот так кожу собрать — сплошные морщины. Потрогай здесь.
Я нехотя повиновалась и кончиками пальцев коснулась её предплечья. Собранная в аккуратный бугорок кожа была сухой на ощупь.
— Пока еще не до конца высохла. Сморщивается только, если так зажать, — с живым интересом продемонстрировала мне мама, собрав рукой кожу вокруг локтя.
— Да-а, старость проявляется даже в таких деталях. Еще несколько лет, и кожа окончательно высохнет. Тогда и морщить не надо, и так будет вся в морщинах, — промолвила мама, и в её тоне мне послышалось восхищение.
Я редко занималась домашней работой вдвоем с мамой. Стоило нам подвигаться рядом друг с другом, как в помещении сразу становилось жарко. Только работая в одиночестве, можно было ощутить вокруг тела приятную прохладу.
— Но ты согласна, что менять одежду лучше вместе? — засмеялась мама.
— Надо будет и Момо привлечь, пусть помогает, когда будем переодеваться к зиме, — поддакнула я.
Когда долго перебираешь всевозможную теплую и легкую одежду, руки становятся шершавыми. Неторопливо поднимаясь с колен, мы переносили вещи к коробкам. Затем, снова садясь на корточки, укладывали их туда. И тут же доставали на свет новую партию одежды. Каждый раз, когда ткани соприкасались друг с другом, доносился еле различимый звук. Две женщины, старая и стареющая, кружили среди разложенных вокруг тряпок. Вытаскивая кончиками пальцев скрепки, мы одну за другой сняли бумажные бирки с одежды, полученной в прошлом году из химчистки. Затем поменяли устилавшую внутренность платяного шкафа бумагу, старую мы свернули и выбросили. Аккуратно разгладили свежую и сложили на неё стопочкой вещи.
Во время ревизии каждый раз появляется что-то ненужное. Про некоторые вещи думаешь, что они больше не пригодятся, уже складывая их в коробки. Про некоторые понимаешь: «Всё, этому пришёл свой срок» только после того, как снова извлечешь их на свет. Что-то из этого мы резали на тряпки для уборки пыли. Одежду, которая еще могла послужить, отдавали детям родственников. Какие-то вещи просто выбрасывали. От громоздких вещей мы избавлялись, предварительно срезав с них пуговицы.
Сидя на полу, мы вдвоем с мамой орудовали ножницами. Я — большими японскими. А мама — серебристыми европейскими. Сделав неосторожное движение, я поранила средний палец. На нем сразу набухла алая капля крови, но тут же лопнула и растеклась. Я сунула порезанный палец в рот и принялась сосать ранку. Мама поднялась и принесла мне пластырь. Немного подержав палец вверх, пока не остановилась кровь, я стала заклеивать порез. Обмотав палец клейкой лентой, я слегка сжала его, чтобы пластырь лучше приклеился. От разбросанной вокруг ткани исходил какой-то особенный запах.
— Пахнет не нафталином, а чем-то залежавшимся в закрытом пространстве. Не сырой, а какой-то затхлый запах, — произнесла мама и закрыла глаза. Принюхиваясь, она несколько раз глубоко втянула носом воздух.
Женщина со мной заговорила. Женщина, которая преследовала меня в Манадзуру. В последнее время я часто пыталась завести с ней разговор, но она сама почти никогда не обращалась ко мне первой.
— Тебе пора собираться в дорогу, — проговорила женщина.
— Собираться? — переспросила я. Глаза женщины сильно скосились к носу, должно быть, оттого что заговорить со мной ей стоило немалых усилий. Её зрачки застыли, запав к центру лица так, будто бы она сама изо всех сил свела их к переносице. Только спустя некоторое время её взгляд обрел должное направление. «Слава богу», — с облегчением подумала я, потому что разговаривать с косящей на оба глаза женщиной было неприятно.
— Ты же поедешь? — довольно отчетливо спросила она. Так бойко она говорила редко.
— Куда?
— В Манадзуру.
Я так и думала.
— Там что-то есть? — спросила я.
— В июле уходит паром. Он поплывет через море далеко-далеко, — продолжила женщина. Обычно парящая в воздухе, сейчас она стояла на одной высоте со мной. Со стороны, наверное, это походило на болтовню соседок.
— Рэй был в Манадзуру? — выпытывала я.
— Ну-у-у, — прозвучал туманный ответ, как и всегда, если речь заходила о Рэе. Возможно, она просто притворяется, что ничего не знает о нём, — подумала я.
Было видно, что женщине не терпится договорить что-то о корабле.
— ….на корабле …там ждет …принесёт, — бессвязно бормотала она. Временами её голос затихал, словно под порывами сильного ветра.
— Ты будешь на корабле? — спросила я, глаза женщины опять сошлись к переносице.
— Нет, я не сяду на корабль. Ведь он плывет в … не хочу.
