В перерыве, когда футболисты начали покидать экран, уходя вглубь телевизора, где находилась раздевалка, Боб принёс ещё по банке холодного пива:
– Ты за политикой следишь? – дёрнул он алюминиевую чеку.
– Нет, не слежу, я же не такой породистый, сколько ни пытался взять след, всё до истины не докопаться.
– Да, там надо разбираться.
– Думаешь, есть в этом прок? Что толку, что я буду вместо того, чтобы думать, как семью кормить, переживать, как они бабки мировые пилят? Лучше я за женщиной своей поухаживаю. Войны, конфликты, цифры, прибыть – всё это чистая экономика, кусок материи, которой нам пытаются заткнуть рот перед выборами, да только голод наш давно духовный. Вот скажи мне, Боб, когда ты последний раз в театр ходил? Или хотя бы в кино? Я уже не спрашиваю о книгах, – попытался найти Шарик глазами в квартире Боба хоть какую-то литературу, но, кроме журнала «Собака», не нашёл ничего.
– А зачем мне в него ходить? Скачал и смотри.
– Вот она, культура: скачиваешь, чёрт знает что, потом смотришь и считаешь себя одухотворённой личностью. Когда жратвы много, люди требуют зрелищ. Хочешь трагедии – включаешь новости, хочешь комедии – просто переключи программу, там даже теперь смеяться не надо, уже смеются за кадром.
– Просто они указывают на шутки.
– Нет, они смеются над нами.
– А мне интересно послушать, что в мире происходит, – отхлебнул из банки Боб. – Тебе нет?
– Мои интересы шкурные. Если говорить о мировом рынке, то меня больше волнует тот, на который я хожу за мясом, – выжал Шарик себе в пасть последнее пиво из банки и взял вторую.
– Да, мясо – это второй хлеб.
– Химию надо было в школе учить! – вдруг осенило Шарика.
– Почему химию?
– По сути, чтобы разбираться в нашей экономике, достаточно усовершенствовать таблицу Менделеева, добавить туда цены на химические элементы и на акции крупнейших компаний, которые занимаются их добычей и продажей.
– Умный ты, Шарик, вот почему футбол не любишь.
– Люблю, я его очень люблю. Главное, чтобы он был, этот футбол. Часто две команды пасутся на поле, а футбола нет.
– Ты хотел сказать – пасуются?
– В этом случае нет разницы. Всё от пастуха зависит, – запил свою мысль Шарик. – Игры нет, потому что пасуют перед трудностями. Переключаешь программу, а там засирают мозги проблемами, которые нас не касаются.
– А что тебя касается?
– Женщины, но не так часто, как хотелось бы.
– Согласен, это приятней, – поглядывал на часы Бобик в ожидании второго тайма.
– Вот когда нет этих самых прикосновений, сразу начинаются метания – новости, политика, спорт, погода. Я придерживаюсь той концепции, что лучшие новости – это хорошие, что лучшая политика – это деньги в кармане, лучший спорт – это секс, лучшая погода – это самочувствие. Вот за этим и стараюсь следить постоянно.
Начался второй тайм. Игра не вдохновляла. Ещё бы: сорок четыре ноги и все – мужские. От сна зрителей спасала только волна, которую то и дело пускали по раковине стадиона фанаты. Тренера бороздили периметр поля взад и вперёд, старожилы зелёных лужаек, словно дирижёры команд, размахивали руками. Они усердно топтали бровку, понимая, что зритель пришёл поболеть, что вылечить боль болельщика мог только гол.
– Дайте мне мяч, и я забью, если это так важно, – вновь закричал неугомонный Шарик. В его ушах шмель пошёл на третий круг, и Шарик уже собирался заменить его на «Танец с саблями», когда игра закончилась.
Через полчаса Шарик с Бобиком уже присобачились на балконе, допивали пиво, подсчитывая голевые моменты и зарплаты игроков под пение птиц. Когда тема футбола себя исчерпала, Бобик, как обычно, рассказал любимую историю. Шарик великодушно воспринимал повторы друга, тем более, что ему она тоже нравилась. Нравилась тем, что с каждым разом обрастала всё новыми подробностями:
– Она заехала на тротуар и неслась на меня со скоростью девяносто мыслей в секунду, я не успевал за ними. «Машина изящная», – всё что засело у меня в голове, бывают такие женщины, которых называют ещё роковыми. Им позволено даже давить людей: красота всё искупит, ей простительно. Видел бы ты только её большие томные фары, свет приглушённый, впечатляющий буфер. В общем, я послушно лёг под колеса, – показал пальцами кавычки Бобик.
Шарик улыбнулся в знак ясности сути происходящего и пикантности ситуации.
– Она проехала, не придав этому большого значения, умчалась дальше, – продолжил Боб. – Роман наш продлился не больше месяца. Мы познакомились на тротуаре, там и расстались – изящная она, я подавленный. Знаешь, как мы расстались?
«Знаю, конечно! Сто раз уже знаю!» – хотел крикнуть Шарик, так как уже соскучился по своему дому, но промолчал.
– Пальцы её были длинные, утончённые, из тех что оставляют отпечатки в душе, – начал Боб как всегда, издалека. – Так вот, указательным она легонько стукнула по сигарете: «Я больше тебя не люблю».
Шарик представил, как серая горстка пепла упала свежей могилкой. Девушка посмотрела сквозь бывшего на весь оставшийся мир, очаровательно им затянулась, заполнила место в душе, которое только освободилось. А Бобика окутала порция нового дыма.
– Где же была твоя интуиция?
– Ушла.
– Чего так?
– Ты же знаешь, что такое две женщины под одной крышей. Не ужилась с логикой.
– Хорошо, хоть крыша на месте, – понимающе посмотрел Шарик на своего друга.
* * *
Кот застрял в лифте, один. «Надо же было такому случиться, в кои-то веки собрался выйти сам по себе, и на тебе, – подумал он про себя. – Чёрт, сколько здесь теперь куковать одному, – погладил он языком свою грудку. – Без воды, без хозяина, без дома, без общества, без связи, без прессы, – рассуждал он, глядя на себя в зеркало. – Хотя одиночество – время подумать, время прикинуть, правильно ли, с теми ли я здесь живу. Один-одинёшенек», – он так думал, пока не увидел на стене муху, та куда-то торопилась и взвизгнула:
– Эй, вы! Да, вы рыжий, в полоску. Мужчина!
– Я? – посмотрел на неё Том, потом на себя в зеркало.
– Да, вы! Нажмите тревожную кнопку и вызовите лифтёра, сделайте же что-нибудь, мужчина.
И Том это сделал, всё, как она сказала.
Пока кот разговаривал с диспетчером, муха смотрела на него большими глазами и потирала лапки, будто замёрзла. Она молчала, пока вдруг не представилась:
– Жужа.
– А я Том.
– Очень приятно. Вы кем работаете?
«Типичный вопрос разведённой женщины», – отметил Том по инерции. – Я поэт.
– Кот-поэт? Никогда не думала, что поэзия может застрять в лифте. А как же её крылья?
– А как же ваши? – возразил тот, улыбаясь.
