Таково положение.
Я разорен.
По американскому закону половина добытого золота по полному праву принадлежит мне, а его там на сотни и сотни миллионов долларов. С другой стороны, открытие золота в моих землях нанесло мне невосполнимый ущерб, мое имение захвачено силой, разграблено, и, стало быть, я имею право на возмещение. Третий пункт — я являюсь единственным собственником территории, на которой выстроен Сан-Франциско (за исключением тоненькой прибрежной полоски у самого моря, принадлежавшей миссии францисканцев), и других территорий, на которых выросли и другие города и деревни. Я имею документы о собственности на эти земли, врученные мне во времена мексиканцев губернаторами Альварадо и Микельтореной как вознаграждение за верную службу и возмещение ущерба от войн с индейцами на северной границе. В-четвертых, множество новых колонистов обустроились на моих плантациях и похваляются новехонькими актами о собственности, хотя ведь это я сделал весь край плодоносным и заплатил большие деньги за аренду земель русским, уезжавшим отсюда. И наконец, мосты, каналы, пруды, шлюзы, проезжие и проселочные дороги, свайный мол на заливе, понтоны, мельницы, которые я построил на свои средства, сейчас служат общественным нуждам, так что правительству штата надо со мной расплатиться. И потом, есть еще золото, которое добудут в ближайшую четверть века и на которое я имею право.
Что я должен делать?
У меня мутится в глазах, едва я подумаю, о какой сумме тут может идти речь.
Если я приступлю к делу, мне придется вести не один, а тысячу процессов одновременно и бросить вызов десяткам тысяч частных лиц, сотням общин, правительству штата Калифорния и правительству в Вашингтоне. Если я приступлю к делу, то истрачу не одно, но десять, сто состояний; правда, предъявляемый мною иск того стоит, ведь еще до открытия золота я уже был на пути к тому, чтобы стать самым богатым в мире. Если я приступлю к делу, то уже не в новой стране, которую приехал покорять, когда вышел на берег в первый раз и стоял одиноким среди песков тихоокеанского побережья, ведь теперь против меня будет весь мир, и мне предстоит бороться долгие и долгие годы, а я начинаю стареть, на ухо я уже туговат, и силы могут оставить меня, и вот что заставило меня послать моего старшего сына, Эмиля, поучиться в университет, ибо это ведь ему придется взвалить на себя все громадное дело с золотом, а вдали от дома он научится получше уклоняться от всех козней и подвохов закона и его прислужников, коих, признаюсь вам, его бедолага отец крепко побаивается.
Ради чести моей я не могу вот так потерять все, не обмолвившись ни словом, это несправедливость!
Также я часто задаю себе вопрос, а имею ли я право вмешиваться, и что, если слишком много людских интересов, ускользнувших от моего понимания, поставлено на карту или Всевышний, царствующий на Небесах, имеет некие особые умыслы касательно всех людей, коих наслал в этот край? И тогда сам я чувствую себя обреченным под Его дланью.
Что я должен делать? Золото приносит несчастье; если я коснусь его, если стану домогаться его, если буду отстаивать то, что по праву принадлежит мне, — не стану ли я проклят, в свой черед, по примеру стольких других, кто прошел у меня перед глазами и о ком я уже вам говорил?
Скажите мне, что я должен делать? Я готов ко всему. Исчезнуть. Отступиться. Еще могу снова взяться за работу и основательно помочь советами Виктору и Артуру, которые крутятся весьма оборотисто. Я могу выжать все возможное из моих ферм и плантаций, все заново засеять, изнурить трудом моих индейцев и канаков, пуститься в новые махинации, словом, собрать необходимые средства для Процесса и тогда уж идти напролом, пока силы не иссякнут. Но так ли это необходимо? Я тоскую по родным краям. Я думаю о нашем прекрасном маленьком Базельском кантоне и хотел бы туда вернуться. Боже, как вы счастливы, мой добрый господин Бирманн, что можете оставаться в родных местах. Я могу продать обе фермы и Эрмитаж, покончить со всем, вернуться и устроить детей в Швейцарии. Должен ли я поступить так, или это означает бежать с поля боя, и есть ли у меня право оставить эту страну, в которую я вдохнул жизнь и которая, я предчувствую это, взамен унесет мою? Скажите мне, что я должен делать, мой дорогой господин Бирманн, я в точности исполню ваши советы и слепо повинуюсь вам во всем.
Я обращаюсь к вам потому, что мне говорил о вас падре Габриэль, когда приходил на ферму свершить обряд погребения моей бедной Анны. Он сказал, что знавал вас, когда был ребенком. Полагаю, он уроженец вашей деревни; вспоминая всякие слухи, думаю, его зовут Мерц, хотя и не совсем в этом уверен, ибо он столь же скрытен, как и индейцы, которым он посвятил тело и душу, и никогда не рассказывает о себе, за исключением как раз того самого случая, когда сказал мне, что хорошо вас помнит. В прежнее время, когда я воевал на границе, не было у меня злейшего врага, чем он; он стыдил меня, как своего соотечественника, за мои поселения и за то, что я заставляю работать индейцев и привожу канаков, но по прошествии времени он понял, что без них я не добился бы ровным счетом ничего, да и они не выжили бы уже без меня, потому что при мексиканцах были совсем брошенные; что до канаков, то я никогда не был жестоким хозяином, падре Габриэль сам смог в этом убедиться; и вот, когда случилось со мною страшное несчастье и все меня оставили, только он один сблизился со мною и с тех пор хранит мне верность, и еще благодаря ему дети мои могут теперь основать свое поселение. Это святой человек, да хранит его Господь.
Как и вас самого, дорогой господин Мартин Бирманн, который столько долгих лет был отцом для моих детей и к которому теперь отец взывает во имя этих самых детей: что я должен сделать?
Да будет так
Ваш брат в Иисусе Христе Иоганн Август СУТЕР, капитан».
47
Иоганн Август Сутер не дождался ответа от доброго сухонького старичка Мартина Бирманна, стряпчего и добровольного хранителя казны общины христиан-баптистов в своей маленькой деревушке Ботминген, что на сельских просторах Базельского кантона.
Иоганн Август Сутер затеял процесс.
Его Процесс.
Процесс, который потряс всю Калифорнию и едва не поставил под вопрос само существование этого нового штата. Страсти кипят повсюду, и в нем участвуют все. Напрямую затронуты интересы каждого.
Прежде всего Иоганн Август Сутер требует признания исключительной собственности на земли, на которых были построены города Сан — Франциско, Сакраменто, Фэйрфилд и Риовиста. Он добивается оценки стоимости земель экспертной комиссией и предъявляет иск на 200 миллионов долларов. Он преследует 17 221 частное лицо, обосновавшееся на его плантациях, требуя уехать из этих мест и заплатить ему компенсацию с процентами. Он предъявляет правительству штата Калифорния иск на 25 миллионов долларов за экспроприацию путей сообщения, каналов, мостов, шлюзов, мельниц, причалов и хозяйственных построек в Заливе и за их передачу в полное общественное пользование и требует 50 миллионов долларов возмещения от правительства в Вашингтоне, которое не сумело ни обеспечить общественный порядок в момент открытия золотых рудников, ни сдержать натиск толп, ни управлять отрядами федеральных войск, которые, устроив массовое дезертирство, превратились в главный элемент воцарившегося хаоса, став едва ли не самыми наглыми расхитителями, ни своевременно принять меры, чтобы овладеть тем, что причитается государству и лично ему, Сутеру, из всего добытого на приисках. Он принципиально ставит вопрос о своих правах на часть золота, добытого на сей момент и требует, чтобы комиссия юристов немедленно вынесла вердикт о его правах на долю золота, которое будет добыто начиная с этого дня. Он не требует никакого наказания ни для кого лично, ни для властей, не справившихся со своими обязанностями и не сумевших заставить уважать закон, ни для офицеров полиции, не способных защитить общественный порядок, ни для недобросовестных чиновников. Он ни на кого не держит зла, но просто требует справедливости, только и всего, и самим обращением к закону демонстрирует свое полное доверие к судебной системе.
