Мама боится, как бы эта Бейлка не оказалась из партийцев, как жена Арончика, Юдес. Если бы девушкой Юдес не бегала по улицам со знаменем, после свадьбы с ней Арончик бы остепенился и не сидел теперь в тюрьме. Не хватает еще, чтобы ее сын тоже обзавелся такой женой. Это так, к слову. Никто не собирается становиться между ними… Боже упаси!
Бейлка живет во дворе Рамайлы в чердачной комнатке. Из своего окна она может рукой достать до стены соседнего дома — такой узкий проход между зданиями. Напротив, в окне молельни Двойры-Эстер, Бейлка видит старушку в большом парике, который растет на ее худой головке, как сухой мох на крыше. Она держит в руке очки в сломанной медной оправе и читает молитвы по толстому молитвеннику «Корбн-минхе»[56]. В другом окне молельни, закутавшись в талес, стоит старичок. У него крошечное сморщенное личико, но на лбу — большая четырехугольная тфила, отполированная и сверкающая сквозь пыль, и он непрерывно шепчет молитвы своими увядшими губами.
Как бы рано ни вставала Бейлка, она всегда видит этого старика и эту старуху, синагогального служку и его жену, единственных прихожан пустующей всю неделю молельни.
Бейлка высовывает голову в окно и смотрит вниз, во двор. Кривые угловатые камни мостовой стали черными, скользкими и блестящими от растоптанного угля. Сколько бы ни выпало снега, распыленный уголь все равно покажется из-под него. Так зеленые пятна плесени появляются на стенах сырых подвалов, сколько бы их ни белили. Еврейки, закутанные в платки, сидят среди мешков угля и тощих вязанок дров, обвязанных соломой. Женщины склоняются над горшками с тлеющими углями, дуют что есть мочи, но жар не усиливается, только остывший пепел оседает на лицах. На другой стороне двора, ссутулившись и засунув руки в рукава, сидят евреи, их колючие колени и спины стынут среди железного лома, словно и их кости съела ржавчина.
Бейлка бросает взгляд вверх и видит серую полосу неба, похожую на простыню, с которой капают желтоватые мыльные капли. От такого неба у Бейлки еще сильнее щемит сердце, и она начинает смотреть на окрестные дома.
Просто удивительно: и как до сих пор не развалилась эта путаница лестниц, балконов, столбов и крыш? Они карабкаются друг на друга так, словно внизу пожар. Они кажутся клубами дыма, на мгновение превратившимися в чердачные комнатенки, и она, Бейлка, вознесена ими высоко-высоко. Но дым вот-вот рассеется, и она, как во сне, упадет в пропасть.
Железная лестница взбирается на глухую стену и не может добраться до узкой дверцы у самой крыши. Кому из соседей принадлежит эта тайная дверца? — думает Бейлка. Может быть, там живет косматый отшельник? А может быть, по ночам там проходят заседания партийных ячеек? Штукатурка отвалилась от угла здания, и голые красные кирпичи похожи на куски замороженного сырого мяса. Жестяные водосточные трубы вьются по стенам, свисают, как шипящие змеи с ветвей. Печная труба вытянула свою почерневшую шею и с завистью смотрит на далекие сверкающие крыши богатых домов с белыми, оштукатуренными пузатыми трубами. Бейлка не может оторвать взгляда от выбитого и заткнутого тряпками зарешеченного окна. Почему это окно обязательно должно быть зарешеченным? — думает она. Что оттуда можно украсть, нищету?
Она смотрит поверх сводчатых строений гетто и видит суету людей в извилистых переулках. Там судят и рядят лавочники и торговцы, снующие, как черные тараканы. Бейлка задумывается.
Жаль, что ее окно не выходит на Мясницкую улицу[57]. Оттуда можно смотреть на Крестовую гору[58]у Виленки и на Замковую гору. Летом видно всю округу, погруженную в зелень, а в эту пору, зимой, глаза слепнут от далекого сияния свежевыпавшего снега. Ночью три креста освещены электрическими лампами. А тут, у ее окна, раскачивается и стучит на ветру погасший, разбитый фонарь, и она всю ночь не может заснуть.
Бейлка склоняется над швейной машинкой и вспоминает свое родное местечко Глубокое. В крытом соломой домишке ее матери теснота. Сестренки бегают босиком до поздней осени. Не всем тамошним детям хватает простого хлеба с картошкой. Но зато земля там покрыта лесами, там много рек, а небо над головой высокое. Бейлка спохватывается, что время уходит впустую; работа у нее сегодня не идет. Она опускает голову, упирается подбородком в швейную машинку и начинает мечтать о Советском Союзе.
Со всей Польши парни и девушки тянутся в Вильну. Из Вильны они едут к советской границе и нелегально переходят в красную Белоруссию. Советский Союз раскрыл свои ворота и впускает польскую молодежь, которая мыкается без работы. Первого мая и в день Октябрьской революции Бейлка вместе с другими товарищами тайно слушает советское радио. Она слышит веселые песни, красноармейские марши и представляет себе демонстрации со знаменами и разрумянившиеся от восторга лица людей, которые идут и поют, идут и танцуют. Она знает, что советский рабочий из какого-нибудь глухого села может получить «командировку» в Москву. Там ходят в просторные театры, гуляют по Красной площади и посещают мавзолей товарища Ленина. В Советском Союзе каждый может достичь того, к чему стремится. Тот, кто хочет стать инженером, становится инженером. Тот, кто хочет стать врачом, становится врачом. Днем она работала бы на фабрике, а по вечерам училась.
Нелегко перейти границу. Та сторона открыта, но на этой стоят поляки; шпики польской дефензивы ловят перебежчиков, бьют их и кричат: «Вас, сучьих детей, тянет в Совдепию? Вы еще будете подыхать в этом красном раю от тоски по польским тюрьмам!» Но это не останавливает молодежь, парни и девушки женятся здесь и переходят туда вдвоем. Девушка не может отправиться в такой путь одна, довериться крестьянам, которые переводят через границу. В Советском Союзе тоже лучше встречают, когда приходишь с товарищем.
Бейлка поднимает голову. Холодный стальной круп швейной машины не остудил ее разгоряченных мыслей. Ее мечты бегут так же быстро, как полотно под иголкой, и в такт ноге, нажимающей на педаль, она поет песню о новой счастливой жизни советских трудящихся:
Посмотрите на дом, что для нас был мечтой.
Кто построил его? Для кого?
— Дом построил парнишка, рабочий простой,
Для себя, для себя самого.
Вечером, когда Бейлка относит работу, она долго вертится у наших ворот, пока не встречает меня. Кажется, все без исключения видят, как я ухожу гулять с Бейлкой. Только мама все время стоит, повернувшись к своему товару, к своим весам, и словно совсем нас не замечает. Алтерка-гусятник громко высказывает свое предположение:
— Бывший ешиботник не постится в посты.
В свете луны переулки гетто кажутся сотканными из лучей и теней. Домишки сдвигаются еще теснее, они жмутся друг к другу, словно стараясь скрыть от чужого недоброго взгляда нашу с Бейлкой тайну. Мы стоим на витой лестнице второго этажа и тонем в тихих поцелуях.
