Эта читка заняла гораздо больше времени, так как актеры воспользовались разрсшением на свободу действий. Выявились разные индивидуальности и разные манеры исполнения, между разными индивидуальностями назревали разногласия. Актеры уже не чувствовали над собой власти пьесы, и контраст между утренней и дневной читкой был налицо. Когда читка кончилась, Марк Дюбойз сказал:
— Благодарю вас. На сегодня все. Завтра собираемся в десять тридцать утра. — Он сошел с эстрады и сел рядом с Янком Лукасом и Эллисом Уолтоном. — Ну и наворотили, — сказал Марк Дюбойз.
— Бывает, — сказал Эллис Уолтон.
— И ведь знают, что наворотили, — сказал Марк. — До самой ночи будут ругать партнеров, но ведь они профессионалы, потом в душе сознаются, что сами виноваты не меньше других.
— Не вижу, чтобы вы очень унывали, — сказал Янк Лукас.
— А я и не унываю. Я просто показал им, что пьесе нужен режиссер. Надеюсь, и вам это стало ясно.
— Я в этом никогда не сомневался, — сказал Янк Лукас.
Зена Голлом болтала с Шерли Дик, слушала, что та говорит, но краешком глаза все поглядывала на Эллиса, Марка и Янка. Как только Марк отошел от них, она подошла к Эллису.
— Ну как, устроили? — сказала она.
— Да, да, — сказал Эллис. — На мое имя. — Он вынул из кармана ключ от номера и сунул его Зене, для виду нежно сжав ей руку.
— Спокойной ночи, друзья, — сказал Эллис. Он вышел из зала, остальные потянулись следом за ним. Зена Голлом и Янк Лукас остались одни.
— Не расстраивайтесь, — сказала она. — Мы сделали все, чтобы испохабить вашу пьесу, но это не вышло.
— Вы мою пьесу не испохабили. Просто убедили меня, что хорошие актеры могут быть плохими актерами, — сказал Янк.
— А я решила, что вы расстроились. Вид у вас был уж очень расстроенный.
— Откуда вы знаете? Может, у меня всегда такой вид.
— Да, верно. Может, всегда такой. Значит, не расстроились?
— Нет. Расстроился.
Она рассмеялась.
— Поди узнай, что у вас там внутри, — сказала она.
Кто-то отворил дверь, посмотрел на них и тут же затворил ее.
— Наверно, хотят, чтобы мы очистили помещение. Эллис говорил, это у них банкетный зал.
— Хотите куда-нибудь пойти? — сказала она.
— Ну что ж, пойдем выпьем или еще что-нибудь придумаем?
Зена подняла руку с ключом от комнаты, и номерок повис, болтаясь на тяжелой металлической бирке.
— Придумаем что-нибудь еще, — сказала она. — Пришлось подождать, пока вы мне это предложите. Не хотелось вам навязываться.
— От чего ключ? — сказал он.
Она прочитала надпись на бирке:
— «Номер восемьсот девятнадцать. „Джадсон-Армз“. При возврате почтовые расходы оплачиваются». Это, наверно, лучшее, что вам предлагали за сегодняшний день.
— Это предложение? А как же Пэйн?
— Откровенно говоря, понятия не имею.
— Обо мне вы тоже не имеете никакого понятия. Но вам хочется раскусить меня, — сказал Янк.
— Если уж на то пошло, так скоро вы меня тоже сможете раскусить, — сказала она.
— Какой номер? Восемьсот девятнадцать? Это мои счастливые числа, — сказал Янк.
Зена улыбнулась.
— Счастье тут ни при чем, — сказала она. — Не подняться ли вам туда первому?
— Да. А то вдруг там банкет устроили, — сказал Янк. Он нагнулся и мягко поцеловал ее в губы.
— Спасибо, — сказала она. — Именно то, что нужно. А то у меня уже задор стал проходить.
— Совсем не вовремя. Через три минуты увидимся? — сказал он.
— Лифт ходит медленно. Может, через четыре, — сказала она. — Какой там номер?
Он снова взглянул на бирку.
— Восемьсот девятнадцатый. Мои счастливые числа. Восемь и девятнадцать.
Номер восемьсот девятнадцать оказался двойным. Там даже стоял рояль. Янк нажал «до» — рояль был расстроенный. Он бросил свое двухстороннее пальто на плюшевое кресло. В стеклянной пепельнице лежала обгорелая спичка, одна-единственная спичка из желтой прессованной бумаги.
— Воссоздадим картину преступления, — вслух сказал Янк. — Я склонен думать, что ленивая горничная закурила сигарету, потом вышла из номера, унося с собой пылесос и пыльные тряпки. Господин инспектор, я предлагаю выяснить, кто из здешних горничных имеет обыкновение курить, не вынимая сигареты изо рта. Уверен, что она и есть убийца. Всего хорошего, господин инспектор. Я успею в Альберт-холл как раз к началу концерта.
В номере стояла двуспальная кровать с медной сеткой, с тонким шерстяным одеялом, сверху лежали две мягкие подушки и покрывало в розочках. Потрескавшаяся эмаль в ванне и в раковине была как вены на носу у коммивояжера. Янк чуть не прозевал стука в дверь. Он распахнул ее и тут же закрыл, и Зена замерла на месте.
— Господи Боже! Гостиная? Ну конечно, узнаю Эллиса. Номер доставал он. — Она сняла свою соболью шубку и аккуратно положила ее на то же кресло, где лежало пальто Янка. Потом прочесала пальцами волосы, медленно подошла к нему вплотную и подняла голову, подставляя губы для поцелуя. — Теперь ты распоряжайся, — сказала она.
— Я?
Она с силой закивала головой.
— Да, да, ты, — сказала она. — У меня опять задор уходит.
— Прямо сейчас? — сказал он.
— Да. — Она поцеловала его и сняла жакет и свитер. — Ты, я вижу, не торопишься.
— Я худущий.
— А я не считала тебя толстяком, — сказала она. — Ну, что же ты? Я первой не буду раздеваться.
— Почему?
— А вдруг пожар? Ты одетый, а меня придется накрывать прорезиненным плащом. — Она вздрогнула. — У-у! Как представишь себе, какие плащи у пожарных! — Она развязала ему галстук и расстегнула рубашку. — Давай оба разденемся.
Они сели на кровать, и вдруг она опустилась перед ним на колени.
— Зена!
Она встала и легла в постель.
— Скорей! — сказала она. — Скорей, скорей!
Он завел руку ей за шею, а другой легонько сжал грудь. И вдруг она судорожно обняла его и так сильно прижала к себе, что ему сдавило ребра. И почти так же внезапно отпустила. Потом провела пальцем ему по губам и улыбнулась.
— Кто бы мог подумать? — сказал он.
— Ты. Ты все знал наперед. А я — нет. Я не такая умная. Но ты все знал. Ведь знал?
— Трудно сказать. Может быть.
— Да, ты знал. Я не знала, а ты знал. Ты умный, ты все знаешь.
— Нет, не все, — сказал он.
— А чего не знаешь, того и знать не стоит, — сказала она.
