Сейчас снизу доносилось легкое бульканье и звон хрусталя, одобрительное кряканье. В прорезь-окошко Моргана разглядела своего отца – Армана-Улла – в широкой, расшитой цветным узором алой одежде, уже усеянной сальными пятнами, их было заметно даже отсюда. Напротив сидел властитель соседнего мира – Утеса, закадычный друг Улла еще с тех времен, когда они оба были только принцами. Звали его Та-Орхэльд – припомнила Моргана – обиходное имя в кругу друзей, поскольку полное было тринадцатисложным.
– Ну, – сказал Та-Орхэльд, разливая из бутылки что-то светло-рыжее. – Вздрогнули.
Они чокнулись хрустальными бокалами, украшенными драгоценными камнями, тем же движением, каким трактирные выпивохи сближают самые дешевые стакашки. Рыжеватые капли прозрачной жидкости плеснули на одежду властителей и крахмальную льняную скатерть со множеством тарелочек и с остатками растерзанной вяленой камбалы, сочной лососины и обкусанными бутербродиками с икрой.
– Эх, хороша рябиновка. – Арман-Улл пальцами выудил из вазочки маслину и кружок лимона, который сунул в рот прямо с кожицей. Облизнул губы. – Ну что, приказать принести еще камбалы?
– Ну камбала… Несолидно. Лучше что-нибудь более соответствующее нашему статусу. Может, вяленого кита? – предложил хмельной Та-Орхэльд. – Принесут, если прикажешь?
– Не принесут, самих завялю, – серьезно ответил Арман-Улл и придвинул собутыльнику одну из тарелочек. – Закусывай, закусывай. Вот соленые грибочки, рыжики. Очень я их под наливку люблю и уважаю. Икра неплохая.
– Да уж. Только в молоке мало выдержали.
– А ее что, в молоке надо выдерживать?
– А то. Выдери повара. Или кто там у тебя икрой заведует?
– Всех выдеру.
– Правильно. Задницы полировать полезно… Давай еще разок.
– Давай. Ну, вздрогнули?
– Вздрогнули.
Моргана отодвинулась от щели. Удовлетворенное кряканье и бульканье внизу были весьма красноречивы. А она-то гадала – для чего нужно такое огромное количество выпивки и закуски на деловой встрече двух властелинов? Девушка огляделась и принялась обследовать комнату, не забывая краем уха прислушиваться к происходящему внизу. А вдруг что-нибудь важное?
В каменном столе оказалось несколько ящичков, тоже каменных, но принцесса побоялась пробовать их открыть – вдруг стукнут и отец что-нибудь услышит. Было еще несколько предметов, вроде ажурного каменного светильника, красивого, но с точки зрения магии совершенно бесполезного, или каменного – каменного, подумать только – прибора для письма. Но Моргану интересовали только магические вещицы.
Об этом кабинете она узнала случайно – в одной из книг, взятой в дворцовой библиотеке, обнаружила листок пожелтевшей старой бумаги. Это было письмо, написанное леди Деавой своей сестре, в котором она просила ее припрятать «шкатулку» в тайник в ее кабинете и объясняла, как туда попасть. О леди Деаве Моргана слышала – это была одна из тетушек Армана-Улла, единственная женщина в правящей провальской династии, владевшая магией. Ее, помнится, велел отравить собственный отец. Правда, молва твердила, будто хитроумная леди обо всем догадалась, есть и пить за столом не стала и в тот же день исчезла из Провала. Слухи подтверждал тот факт, что на фамильном кладбище могила Деавы Нэргино отсутствовала.
Миарена была сестрой-близнецом Деавы, но магией не владела и, когда Арман-Улл еще был энергичным начинающим правителем, благоразумно ушла в монастырь. Племянник ее не тронул. Кажется, она до сих пор молится Богу.
Странно, что леди Миарена не уничтожила записку сестры. Скудных указаний Моргане вполне хватило, чтоб найти тайный кабинет Деавы, хотя голову все-таки пришлось поломать. Найдя дорогу к вращающейся плите и убедившись, что за ней действительно находится кабинет, девушка уничтожила записку. Незачем посторонним знать о существовании секретных покоев.
Она хранила эту тайну для себя.
Но теперь нужно было найти таинственную шкатулку. А вдруг в ней хранятся какие-нибудь мощные артефакты? Моргана немного знала о магии – лишь то, что счел нужным рассказать брат. Из его кратких объяснений принцесса усвоила, что в магии все упирается в энергию, а энергия хранится в артефактах. Из чего девушка сделала самый простой вывод – для сильной магии нужны сильные артефакты.
Руин говорил о сильной магии. Если она передаст ему хорошие артефакты, может, это решит его сомнения и он согласится лечить ее.
Моргана принялась ощупывать стену. В записке было сказано о камушке, который надо вставить в выемку, и наконец такая выемка отыскалась. Принцесса давно поняла, что «камушек» имелся в виду вполне определенный, и на денек потихоньку позаимствовала из шкатулки матери бриллиант на серебряной цепочке. Все семейные драгоценности Арман-Улл передал… нет-нет, конечно не в дар, лишь на время, «попользоваться»… своей супруге. Украшения находились под таким же пристальным надзором, как и сама Дебора, но наименее ценные украшения леди Диланэй разрешено было хранить у себя в покоях. Среди них оказался и этот бриллиант. Камень в двадцать пять каратов, не больше, ограненный «розой». Однажды Моргана увидела его изображение на портрете Деавы Нэргино, в глубоком вырезе ее платья, и решила, что именно он подходит под определение «камушек».
Бриллиант вошел в паз. Теперь его нужно было слегка подтолкнуть внутрь. Принцесса уже подняла руку – и тут же замерла. Из покоев ее отца отчетливо зазвучал его голос:
– Так что, ты хочешь со мной породниться?
– Ну… Дык…
– Ну вот. И роднись. Женись на моей дочке.
– А какая там у тебя осталась?
– Как какая? Моргана.
Девушка почувствовала, как ее бросило в жар, а потом в холод. На лбу выступили капельки пота и покатились вниз, по щекам. Если и было в этом мире что-то действительно страшное для нее, так это замужество. При одной мысли о том, что ее приведут и оставят в опочивальне наедине с мужчиной, принцесса чувствовала, как дурнота подступает к горлу. А понимание того, что должно произойти потом, и вовсе туманило сознание. Она сама уже не помнила, с чего начался ее страх, зато об этом прекрасно помнила ее мать. Для Деборы это был еще один повод испытывать к мужу глухую, затаенную ненависть.
Впрочем, поводов ей и без того хватало.
Моргана забыла, что однажды стала невольным свидетелем жестокого насилия отца над матерью, но неизменно ощущала последствия этого случая, которые Руин называл «интимофобией», а отец назвал бы это «блажью», если б узнал.
– Моргана-то? – лениво переспросил Та-Орхэльд, словно раздумывал. – Ну нет.
– Что такое?
– Да ну ее, жирную корову.
– Ну с лица не воду пить. Физиономию можно и тряпочкой завесить.
– При чем тут физиономия. Дура она какая-то…
– Так это лучше. Будет тихая, послушная. Клад – не жена.
