– Оч приятно! А вы где учитесь? – Катя изобразила на лице вежливый интерес.
– Я уже отучился, работаю.
– Ребята, а потом поговорить нельзя? Тут народ еще в прихожей стоит! Проталкивайтесь, там на скамейке Мишку потеснить можно, не такой уж толстый. Коля, стулья найдутся или все уже здесь?
С романтического дивана донесся радостный вопль – приветствовали кого-то из пришедших. Возникла суета, компания пыталась разместиться вшестером на трех местах. Как ни странно, это им удалось – правда, двоим пришлось сесть на спинку и опереться на книжные полки. Ничего, эта комната видала и не такое, в тесноте, да не в обиде.
– Ну, кто сегодня первым петь будет? – Со стены снята гитара, голоса затихают. Почему-то каждый раз все стесняются, не хотят привлекать внима… Нет, один все-таки хочет – ну куда мы без него?! Ленька потянулся к инструменту…
– Не давайте ему, он опять про своего маньяка петь будет! – чей-то возмущенный голос, как бы не со спинки дивана. Поздно! Жилистая рука уже дотянулась до грифа, по лицу поползла довольная ухмылка. Любит он доводить чувствительную публику своими песнями. Особенно с морем кровышши и кучей костей, а также иными анатомическими подробностями. И лицо при этом такое доброе, радостное…
Кое-кто демонстративно зажал уши ладонями – не поможет, только ухмыляться сейчас будет шире. И всё равно споет.
И спел ведь. Послушать его (а еще лучше – посмотреть на хищный взгляд во время исполнения), так можно решить, что девиц своих он потрошит – медленно и живьем. Или так же медленно и живьем поджаривает и съедает. А потом плачет от голода и отлавливает новых. Маньяк. Садист. Пропел свое и хищно любуется произведенным эффектом.
– А сейчас я… – Гитару всё-таки отобрали. На диване запели про звон клинков, дороги, серые плащи и еще про что-то подобное. Неплохо запели, надо отдать должное. Одна из новеньких, длинная и худая, как сосновый ствол. Голос бархатный, но песня какая-то мрачная. «Короче, все умерли», как говорит в таких случаях Мишка. И глаза при этом… словно ее в это время Леня пытает всеми ранее пропетыми способами. На кого-то она похожа. Вспомнить еще бы, на кого?
Нет, не припоминается. Наверное, что-то неуловимое, как бывает у дальних родственников. Рядом поставь – все заметят, а вот так сразу… Но Древняя Кровь в ней точно есть. Даже по двум линиям. Европа, северо-запад – «Высокий Народ», и наша родимая, лесная среднерусская, вон какой «хвост» пепельно-русый. Верхним зрением… Нет у него теперь верхнего зрения. Да и вообще, теперь Олег сам будет высматривать «своих». Со временем, может, и на нее внимание обратят. Сделают из менестрельши знахарку, раненых лечить…
Ленька перебил, дотянулся через стул, не дал дослушать:
– Ты чего сегодня один?
– А с кем мне теперь быть?
– Поня-а-атно… С чего это у вас?
– Слушай, давай не будем об этом. Так получилось. Не сошлись характерами. Лучше сейчас, чем через десять лет.
– Это точно. Не расстраивайся, бывает. Какие наши годы! Только глупостей не наделай.
– Я что, похож на молодого и глупого?..
– Ну, на молодого уже не очень, а вот… Ладно, ладно, шучу!
– Шуточки у тебя, отец-пустынник… Обратно туда тебя с таким юмором! – Почему Леню прозвали Пустынником, не знал никто. Вполне возможно, что он и сам забыл. По крайней мере, на все расспросы каждый раз отвечал новой версией. Но отзывался на прозвище чуть ли не быстрее, чем на имя. Даже на концертах и местном телевидении выступал без фамилии.
Гитара тем временем переместилась куда-то ближе к середине длинного ряда стульев.
– …Это песня не моя, а Юрия Шевчука, называется она «Мертвый город на Рождество»…
По всему телу Александра пробежали ледяные муравьи – от ног к затылку. Слышал он уже эту песню – не всю и краем уха.
Некогда было вслушиваться, а жаль. Или к счастью. Парнишка, взявший гитару, явно хотел связать рыцарские битвы с современной войной, горевшей и корчившейся у подножия Кавказских гор… Ты воевал, парень? Или просто переживаешь за ребят? Всё равно спасибо. Это о другом городе, о случившемся гораздо позже, но и про нас тоже…
* * *
«Не пройти мне ответом там, где пулей вопрос…»
* * *
…– Уйди, салага! Сиди, не высовывайся…. твою пере…!!! Без вас тут!.. – «Дед», двадцати лет от роду, не договаривает, коротко и неприцельно строчит по нависшей над казармами «многоэтажке». Грохот, еле слышный звон катящихся гильз. Красные искры трассера – рикошет, в бетон ударило. – Кому сказал, пошел на…!!!
– Меня взводный послал! – Тут же доходит двусмысленность ответа. «Дед» не обращает внимания, следит за темными окнами. Ночь не кончается – сумасшедшая ночь, начавшаяся трое суток назад.
Никто не отделял опытных от новичков, никто не уводил «салаг» в безопасное место. Не стало их, безопасных мест, когда толпа перекрыла грузовиками, тракторами и собой все выходы из части и потребовала сложить оружие. Сегодня, в полночь, начался прорыв навстречу подходившим из Союза войскам. Танкисты застряли на баррикадах где-то в городе, километрах в трех – временами доносился сердитый рев моторов и перестук пулеметов. А по воротам, по казармам, по санчасти с окрестных домов стреляли, стреляли, стреляли…
– …тебя с твоим взводным! Сиди за углом, «рожки» набивай! – Снова очередь. Еле слышный хлопок над головами. – Ага, падла, вот ты где!
Автомат в руках «деда» дергается, втыкает быстрые алые иглы в блестящий квадрат. Тот на глазах темнеет, роняет осколки зарева вдоль стены – не сразу понял, что это падает разбитое стекло. Правее блеснуло – почему-то белесо-голубым или так кажется? Автомат замолчал, «дед» пошатнулся, прислонился к стене. Тихо захрипел, выдавил из себя: «Попали», – и сполз вниз.
Александр вскинул свой «акаэс», одной отчаянной очередью выпустил магазин по окну справа. Лихорадочно рванул из рамки приклада индпакет:
– Ребята-а! Митяя ранило-о!
* * *
«…С Рождеством вас, железо! В подвале темно. Сколько душ погубило напротив окно?..»
* * *
…Четверо, пригибаясь, тащили носилки с пятым. Приостановились. Впереди, за углом казармы – пустое пространство, дальше – заборчик и сквер перед санчастью.
– Прикройте! Ну, раз, два… пошли! Эх, мать…!!!
Казарма словно взорвалась. Дом напротив осветило дрожащее розовым. Огненные, грохочущие пальцы трасс вслепую шарили по крыше и окнам, надеясь дотянуться до тех, кто сейчас смотрел на пятерых. Не успели. Не нашли. Три горячие струи брызнули с третьего этажа. Две красные – в казарму, заставляя автоматчиков отшатнуться, спрятаться за каменные стены. Одна белая ширкнула по асфальту, ударила в бегущих…
– А-а-а, су-у-уки-и-и!!! А-а-а-а!!! – Неизвестно, кто закричал – один из упавших или тот, кто кинулся к ним от казармы. Хлопок. Знакомый звук. Так стреляют «мелкашки», спортивные малокалиберные винтовки. Бежавший споткнулся и покатился по асфальту. Снова застрекотали «Калашниковы», третий этаж огрызался коротко и зло. От санчасти отделилась фигура в белом халате. Хлопок. Темное пятно на белом, шевелящемся на земле. Корчащиеся, стонущие тени рядом. Кто-то ползет к скверу, пытается спрятаться за дерево. Перестрелка. Хриплый голос:
