— Об урагане слыхал? — спросил Рыбак.
— Говорят, рассеется, — вспомнил я, что говорила Женщина за обедом.
— Ага, рассеется, — зловеще хмыкнул Рыбак, но развивать тему не стал, выпил рому и спросил:
— А как твоя лошадь?
— Я не сразу понял, что речь идет о Женщине-с-большими-ногами.
— Уложила тебя в постель уже? — уточнил вопрос Рыбак.
— Рыбак, я и вломить могу, — на сей раз я решил не миндальничать. — Это ведь не твое дело, правда?
— Ага, не мое, — ухмыльнулся Рыбак и вновь обратился к рому.
— Пьер, может быть, вам на Дюне выступить? — спросил я. — Не на песке, а там, внизу. Вот где туристов прорва.
— Идея! — Пьер расплылся. — Правда, Попка?
Он ее, конечно, не так назвал, а по имени.
— Ништяк, — кивнула Попка. — Только можно и на песке. Мушкетерам короля — все ля-ля…
— А там выступают? На песке? — спросил я.
— Завтра поеду узнаю, — лицо Пьера прямо загорелось энтузиазмом. — Интересно — на песке. На барабане не покатаешься, зато…
— А чего бы тебе не языком чесать, а вместе с ними на Дюне не выступить? — снова наехал на меня Рыбак.
— Мне? Я как-то не готов сейчас к публичным акциям… Хотите, я перед вами выступлю?
«О-о-о», — захлопала в ладоши Пухлая Попка. Мрачный Рыбак — и тот заинтересовался.
— Дак где? — спросил Пьер. — Тут негде.
— На перекрестке Отрицания, — сказала Попка.
— Где? — спросили мы с Рыбаком.
— Одна минута ходьбы, — деловито сообщила Попка и немедленно стала собираться. Все мы за ней без прекословий встали, через полминуты были на улице (мы с Рыбаком успели глотнуть рому), а еще через 30 секунд были на месте.
Какое-то время мы с Рыбаком молча изучали перекресток Отрицания. Переходили с Юга на Восток, с Запада на Север. Перекресток Отрицания был несколько побольше, скажем, хулахупа, но, с другой стороны, из самодвижущихся транспортных средств здесь смог бы осуществить разворот только обрубок смарт. На этом ничтожнейшем клочке нашего сомнительного Шара стояло семь дорожных знаков. Шесть из них были «кирпичами»: по два на Юге и на Востоке и по одному на Западе и на Севере. Еще один — на Западе — запрещал левый поворот.
— А движение-то тут есть? — спросил Рыбак.
— Ленивое, — сказала Попка.
— И что же мне вам станцевать в этом… — не смог я подобрать слово… Хотел сказать «лабиринте», но какой же это лабиринт? Никуда нельзя.
— А кита, — сказала Попка.
— Кита?
— Кита-убийцу из фильма «Моби Дик». Как убивают кита-убийцу.
И я станцевал кита-убийцу, которого убивают. Семь отрицательных знаков отрицали меня. Семь гарпунов исполнили на мне гамму смерти. Я не смог перерубить хвостом чертов корабль. Будто семь безжалостных кулаков пасовали меня друг другу по кругу, как подушку, пока я не шлепнулся в центр перекрестка, как в центр мишени. Тело дернулось в конвульсиях семь раз. Растоптанное Мужскими Шагами, оно закалилось сегодня в кресле виллы «Эдельвейс». Оно колотилось об асфальт, как рыба об лед, подпрыгнув пару раз сантиметров на тридцать — и хоть бы хны.
По переулку к нам мчался мотоциклист-хулиган (дежурное развлечение туземных балбесов: громко тарахтя, пронестись ночью мимо спящих окон земляков). Мне пришлось оперативным ползком очистить перекресток Отрицания.
Попка кричала «йес», прошлась колесом, Пьер улыбался и аплодировал. Даже Рыбак процедил снисходительное «оригинально». Хэнди спел Моцарта.
— Высылаю за тобой машину? — спросила Фея.
— Уже? — спросил я.
— Через 5 минут начнется завтра, — ответила Женщина-кенгуру.
Тема: Zero
Дата: 11.09.02 17:02
От кого: Александра <[email protected]>
Кому: Danser <[email protected]>
Привет
Прикинь, на днях были на выставке трупов! Какой-то чиканутый профессор из Гермашки сдирает с трупаков кожу и заливает химическим суперраствором Они получаются такие красные, как мясо на рынке, и сохраняются навсегда И он их, значит, расставляет в разных позах: то они целуются, то в футбол играют Огромная выставка, полсотни трупаков Билет дорогущий — 30 евро Вообще жуть берет Как представишь, что они сейчас все двинутся на тебя… Это все на стадионе в Пратере выставлено Ты знаешь, мы там на великах катались Там еще карусель с буквально живыми лошадьми
Ходила сегодня в церковь Давно не была, лет пять, как папа умер А тут Антуан с утра собрался в свою, ну и я собралась Еле нашла православную, на самой буквально окраине Очень много людей, душно, тесно, у меня сразу заболела голова Ты же знаешь, я же не переношу запах благовоний всех этих, ладана
Про ладан у меня в Кельне была история Я тебе не рассказывала? Или рассказывала Сняла комнату, а по ночам мерзкие черти стали мерещиться Такие, знаешь, как настоящие По-наркомански «грязные визии» называется А потом кто-то рассказал, что сотню лет назад местные сатанисты сняли четыре квартиры по всем сторонам этой церкви, чтобы мутить в них черные мессы Церковь разбомбили англикосы, а гнилые места остались Пришлось священника заказывать Всю комнату провонял, башка потом жутко болела
Не знаю, хорошо так сейчас покурила и сразу за письмо Сейчас вот подумала, что прогресс уже в ближайшем будущем позволит пересылать по электронной почте не только виртуальные вирусы, но и реальные бомбы Вплоть до атомных Заархировал пару атомов, приаттачил — и потирай ладошки Юзер активизирует иконку, и в радиусе — ну, бомба маленькая, и радиус скромный — до километра наступает ядерная зима…
Ты совсем не пишешь Занят? Ну-ну, занимайся Тщательнее Знаешь, у меня все хорошо Даже не верится
А. из Вены
И картинка в аттачменте — довольная Алька на фоне колеса обозрения с большими красными фургонами вместо обычных кабин. В Вене, недалеко от моих Задворок Европы.
Одно слово «Антуан» чего стоит, это первый ее «человек», обретший имя. А церковь! Никогда не представлял Альку в церкви! Стоит, переминается, хихикает на каждый аминь. Она отодвинулась от меня в свое приключение, и тут я разглядел, что она давно уже отодвинулась, просто мне не хотелось этого замечать. А она давно заняла спокойную клеточку в архиве моей души. Я представил душу в виде многоэтажного дома. Много окон, за каждым окном комната, в каждой комнате — что-то происходит. Вот комната Альки. Она сидит на подоконнике, свесив босую ногу на улицу. Курит джойнт, болтает чумазой пяткой. Мне не принадлежит и принадлежать не будет. Потому и пишет так откровенно, что не собирается принадлежать. Не половому соратнику пишет, а закадычному другу.
Впрочем, как знать. Однажды у нас был перерыв в два года. Тогда я тоже думал, что все кончилось. А потом опять началось.
