АДСКАЯ КУХНЯ
Так называлось это логово. Асти позвонил в беззвучный звонок, висевший рядом с дверью. Нам не сразу открыли.
– Пойдем отсюда. Тут закрыто… – сказал я с надеждой.
– Он никогда не закрывается. – Он снова позвонил в звонок.
– Они не позволят нам войти с собакой… – Я с благодарностью посмотрел на Мило.
– Не беспокойтесь, сюда пускают все, что движется.
Дверь открылась на ширину ладони, и в щель высунулось рыло Лона Чейни в роли Квазимодо.
– Давай, засранец, что у тебя есть! Мы хотим пить… – В Антончу снова ожил людоед; благодушие длилось у него меньше, чем у рыбы-шара из Японского моря: она представляет собой вкуснейший деликатес сразу после того, как ее поймали, а через три часа после того, как ее вынут из воды, становится смертельно ядовитой.
Вслед за Квазимодо мы спустились по крутым ступеням, похожим на ступени лондонского Тауэра, ведшим в подвал, где и располагалась «Адская кухня».
Это оказался бар со столь потертой мебелью, чей цвет был столь съеден временем и слоями пыли, лежавшими один над другим, что получалось некое черно-белое пространство, и эффект этот еще больше усиливался благодаря немногочисленным и висевшим далеко друг от друга лампочкам в двадцать пять ватт.
Клиентура состояла из полудюжины посетительниц, одетых в платье, напоминавшее костюмы моряков в увольнении, – просторное и в темных тонах, гармонировавшее с цветовой гаммой заведения.
Все они были одинаково уродливы, даже более чем уроженцы Ондарроа. Хотя плотской любовью можно заниматься и с бедняками, как заявил Конфуций или кто-то из его последователей, проявить ласку к этой шайке было бы титаническим предприятием.
Наивный я.
* * *
Там не было никакой вентиляции. Запах плесени и миллионов разлагающихся микроорганизмов переплетался с плотными и прочными струями табачного дыма, совершенно неподвижными из-за отсутствия воздуха.
Болотной твари это показалось бы домашним очагом.
Музыкальным сопровождением была старая песня Мари Трини, черт бы ее побрал.
– Глаза твои проклятые, кусок козла! Как давно ты ко мне не заглядывал!
Это «ласковое» приветствие произнесла в адрес Асти голосом главы профсоюза дальнобойщиков женщина за барной стойкой, толстуха, которой явно была уготована роль королевы ночи, чудо природы ростом метр восемьдесят с лишним и весившая не менее чем сто двадцать килограммов, одетая в черную рубашку с глубоким вырезом, которая могла бы послужить шатром для цирка «Прайс», при этом воздухом у нее дышала, так сказать, значительная часть пары грудей размером с Эверест и К2, а руки у нее были, как у Геракла, с татуировками, по одной на каждой: «Не забуду мать родную» и герб второго иностранного легиона Гусман де Альфараче.
Я подумал, что здесь, должно быть, в качестве «Книги жалоб и предложений» выступает механическая пила из «Резни в Техасе».
Асти и бывший легионер запрыгнули на стойку, каждый со своей стороны, чтобы слиться в объятии, похожем на встречу двух океанов – Атлантического и Тихого – на мысе Горн; затем они с Асти залепили друг другу поцелуй по всем правилам, который заставил меня покраснеть.
Когда обмен слюнями закончился и башки их разделились, Асти снял пальто с той же ловкостью, как и в день нашего знакомства, когда он хотел накостылять мне, и без дальнейших церемоний стал заниматься армрестлингом с хозяйкой на барной стойке, – их битва привлекла к себе внимание уважаемой публики и породила некое пари сексуального характера, которое я не осмеливаюсь тут воспроизвести.
Через четыре или пять минут ожесточенного соревнования, в ходе которого бицепсы и трицепсы чуть было не взорвались, вены на лбу вздулись, словно при апоплексическом ударе, и каждый из них несколько раз готов был вот-вот сломить противника… Асти проиграл. Ручища бывшего легионера словно бы в замедленной съемке пригибала лапу своего визави до тех пор, пока та не коснулась косточками пальцев дерева.
У благородной дамы победа, по-видимому, возбудила похоть. Под черным хлопком выступили соски размером с заклепки висячего моста в Португалете. Мне стыдно говорить об этом, но в этот момент она представилась мне огромной кровяной колбасой.
Однако самым любопытным в бывшем легионере было то, что ее, как бы это сказать, «странная морфология» венчалась головой с волосами, крашенными в платиновый цвет, которые, кажется, зубами оборвал противник, но с красивым лицом, – отекшим от спиртного, от ожирения и развращенности, но, несмотря ни на что, очень похожим на нежное лицо Шелли Уинтерс во времена «Винчестера-73», когда она еще была хороша.
Ужасная клака приветствовала окончание испытания криками «ура» и свистом. Хаддок и мега-Шелли Уинтерс радостно засмеялись и снова обнялись.
Отдышавшись, побежденный представил мне этого гибрида.
– Пачо, разрешите представить вам мою хорошую подругу Хуану Сватью… Не спрашивай, откуда взялось прозвище Сватья, потому что об этом не знает даже ее подружка. – Асти кивнул головой в сторону Лона Чейни, который стоял в нескольких шагах от нас и с удовольствием наблюдал за пылким проявлением чувств своей возлюбленной.
Я более пристально рассмотрел Лона Чейни: под своего рода бурым саваном, покрывавшим его, вполне могли скрываться некие женские формы, хотя также и тело слонообразного мужчины.
Остаток произошедших там событий, вплоть до знаменательного открытия, я помню весьма смутно. Хотя странна не эта амнезия, а то, что я не умер той ночью.
Мы вместе со Сватьей пили ту же бурду, что пила она, – джин «Лариос» с лимонным «Касом», не знаю сколько: у меня озноб от одной мысли об этом – и нюхали то же, что нюхала она – кокаин, смешанный со спидом и синтетическим мескалином, – явно разбавленный побелкой со стены, учитывая глубину царапин, – который окружил все и всех двойным или тройным нимбом и благодаря которому шум – песни Мари Трини, единственную, кажется, музыку в этой самой настоящей адской кухне, – достигал моего слуха полосами, как бы потоками децибелов.
Самокрутка, свернутая из двух соединенных кусков папиросной бумаги, с нигерийской марихуаной и ливанским гашишем, которая свалила бы с ног Боба Марли, довершила клиническую картину.
Со своей стороны, Лон Чейни курил анашу с шестью ведьмами из «Макбета», которые освежались гадким теплым вином подвалов Делапьер из кувшина, – думаю, я тоже к нему приложился.
Я сохранил из этого крещендо множественной интоксикации только визуальные flashes[59]и несколько образов: как, собравшись пойти помочиться, я ошибся дверью и попал в незнакомое место, возможно, служившее складом или мертвецкой, погруженное в потемки, где наткнулся лицом на нечто, схожее с паутиной, и еще на что-то другое, мясистое, неизвестного происхождения – вероятно, этого добра там было много; как Лон Чейни в романтическом бреду пил мочу одной из гарпий; как Асти вытащил у своей приятельницы из декольте огромные груди и с наслаждением их сосал; действительно, соски были как рычаги древнего телевизора; как я наконец попал в уборную, но столкнулся там с двумя нимфами, занятыми половыми органами друг друга, – я не мог больше терпеть и помочился в разбитую раковину, утопив таракана; как еще одна гарпия, голая ниже пояса и волосатая, как медведь, танцевала – под ритм песен Мари Трини! – нечто среднее между балетом и канканом, и сделала grand écart,[60]который, как в классическом анекдоте, пригвоздил ее к плитам пола, не знавшим уборщицы; как Асти поднимает через голову Лона Чейни и бросает ее за барную стойку; как Мило с возбужденным членом обслуживает одна из свиней; как Асти раздевает толстуху, которая при этом разваливается по стойке, словно волшебная гора после взрыва динамита; как Лону Чейни – жизнь порой преподносит сюрпризы, – который под саваном прятал сиськи, как у собаки, но более чем приемлемый зад, лижет безволосую ягодку наименее уродливая ведьма, у которой в штанах тоже таился сюрприз, а потом он отымел ее в зад, прижав к стене; как возбужденный Асти с леопардовыми трусами на голове, которые походили на цельную шкуру этого животного, залез на толстуху и яростно драл ее не более чем свои канонические шестьдесят секунд, несмотря на величину содержавшегося в нем заряда…
