— А как вы оказались в «Макдоналдсе»? — задает вопрос журналистка: она думает о своих читателях, которых должна кормить фактами, имеющими к ним прямое отношение.
Я улыбаюсь, вспоминая себя в начале пути: ресторанный критик-стажер, опухший, бледный, с ввалившимися щеками. Один город в день, по три Биг-Мака кряду, чтобы проверить, соблюдается ли в новых лицензионных закусочных, открываемых в Европе, основной закон этого фастфудного бренда: «быстро, вкусно, чисто». Изжога, холестерин — и суровое мщение с моей стороны. Из этого периода я вынес хроническую язву желудка и важную догадку: умение навязать работодателю убеждения, которых сам не разделяешь, — единственный талант, полезный для успешной карьеры.
«Макдоналдс», из-за моих отчетов лишивший лицензии десятки отличных заведений, придраться к которым мог единственно мой слабый желудок, публично выразил мне благодарность за краткосрочную потерю четырехсот миллионов, а стало быть, сделал верный выбор между возможным падением престижа и благосклонностью изумленных потребителей: подумать только, ресторан, оказывается, могут закрыть из-за того, что рядом с ним, в радиусе пятидесяти метров, больше четверти часа валялась на тротуаре одна из фирменных коробочек. В дальнейшем, когда лицензии мало-помалу были возвращены, благодарная изголодавшаяся клиентура умножилась десятикратно, проявляя полнейшее равнодушие к разбросанной замасленной бумаге и прочим проблемам гигиены, на которые «Макдоналдс» после столь героического и добровольного перехода через пустыню позволил себе смотреть сквозь пальцы. А моей карьере был дан толчок.
— Вы женаты? Сколько у вас детей? — спрашивает журналистка, дабы завершить мой портрет.
Ее «how many children» прозвучало как нечто само собой разумеющееся. Ничем не выдавая своего счастья, отвечаю: «no more»[12]. Сконфузившись от своей бестактности, вообразив бог весть какие драмы, она, однако, остается профессионалом и просит пояснений. Об этом так просто не расскажешь, отвечаю я.
Вернувшись в Париж, я покупаю однокомнатную квартирку на двадцать первом этаже высотного дома, с видом на Сену и автобусную стоянку гостиницы «Никко». Обставляю ее в шведском стиле: стальной дизайн, хромированные стулья, черные шторы. Все это для Яффы. Одна из самых больших радостей, какие доставляют мне женщины, — это меблировать их жилье. Создавать для новой подруги место, схожее с ней самой. Курчавая желтоглазая Яффа, в чьих жилах смешалась берберская и лилльская кровь, горячие пески и чуть-чуть льда, кончила, сама того не заметив, Национальную административную школу[13]и теперь свирепствует в Государственном комитете по защите детей, где от нее достается производителям клея, Управлению по санитарным и социальным вопросам и издателям комиксов. Две недели я искусно плел вокруг нее сети: выслеживание, случайная встреча, цветы, совпадения, минуты многозначительного молчания на ее автоответчике и получасовой любовный акт в застрявшем лифте в штаб-квартире ЮНЕСКО, — все это на тот случай, если ребенок Симона столкнется с какими-либо административными проблемами. Послеподарочное обслуживание — так я это называю. Я по-прежнему ничего не упускаю, запасаю впрок. Но теперь у меня есть цель.
Яффа замужем за депрессивным психиатром, который любит только собак, и мы с ней раз в неделю встречаемся в этой квартире, где она будто бы живет; после легкого ужина с любовью на десерт просто валяемся в измятой постели — ни дать ни взять парочка беззаботных студентов, живущих сегодняшним днем.
Расходимся мы, когда уже темно: она направляется к себе на псарню, я — в офис на Елисейских Полях, где развешиваю мои трофеи. Я же теперь «охотник за головами»: Элизабет, когда я перестал интересовать ее в другом качестве, удостоила меня официального звания внешнего консультанта по рекрутингу: прощальный подарок, обеспечивающий мне, в сущности, единственный юридический статус, ведь весь мой бизнес ведется от имени брата. По вторникам и четвергам я принимаю соискателей и, подвергнув их серии унизительных тестов, оцениваю потенциал бездарности каждого кандидата, позволяющий в среднесрочной перспективе угробить предприятие, во главе которого я поставлю своего избранника и которому предстоит перейти под внешнее управление моего бюро. Все идет как по маслу. Думаю, это самый счастливый период в моей жизни. Меня как будто защищает, очищает, оправдывает эмбрион, на которого я сделал ставку. Я представляю себе, как счастлив Симон Шавру, который не надышится сейчас в Бург-ан-Вале на округляющийся живот жены, и жизнь снова мне нравится: тягостная мысль, что я не оставлю после себя ничего, кроме подставных фирм, башен из кубиков и грязного постельного белья, бесследно растаяла.
Иногда я срываюсь среди дня в кино на Елисейских Полях, оставив в офисе безработного гендиректора, исходящего кровавым потом над рисунками деревьев: они-де помогут определить отрасль промышленности, куда я мог бы его направить. А я тем временем, утопая в кресле, с рожком мороженого в руке, смотрю «Бэмби», «101 далматинца» или «Космическую одиссею» и представляю себе, что рядом сидит ребенок. Заранее учусь разделять будущие радости Симона Шавру, которого никогда больше не увижу, предоставив ему возможность и дальше пребывать в состоянии безмерной благодарности, не адресованной какому-либо определенному человеку. Мне хорошо. Поистине, дарить — самое сильное из эгоистических удовольствий.
Иной раз после ночи, проведенной в одном из гнездышек, свитых для женщин, которые мне по сердцу — или к которым я напрашиваюсь в зависимости от того, какую мебель, в стиле Людовика XV или «Абитат», мне хочется видеть в шесть часов вечера, — я сажусь в «Бентли», «Астон-Мартин» или «Бугатти» и срываюсь в Нормандию, поспевая в Ронсере как раз к тому часу, когда семья брата завтракает. Брожу вокруг замка с промокшими от росы ногами, вдыхаю запахи черного кофе и гренков, вслушиваюсь в звуки, доносящиеся изнутри. Счастье, какое бывает только в детстве, беспримесное, чистое счастье, рассветная радость, смывающая все следы бессонной ночи. Иногда захожу поздороваться, но за стол не сажусь: мне здесь не место. Этот завтрак — не мой, это завтрак моих племянниц, Жака и его жены, образцового семейства с плакатов, рекламирующих услуги страховых компаний. Точная копия тех завтраков, что знакомы мне по первым десяти годам жизни. Здесь я уже не в кругу семьи, а в историческом музее.
Я знаю: Симон Шавру будет идеальным отцом. Таким, какого хотел бы и сейчас иметь я. Каким сам быть не хочу — правда, меня это больше не смущает.
В последние месяцы все как нарочно возвращает меня к мыслям об этом ребенке. Конечно, всегда воспринимаешь только те знаки, которых и без того ждешь-не дождешься, но все-таки удивительно: я объявил оферту на акции монакского строительного треста, а приобрел, сам того не зная, издательскую группу «Пюблимаж», выпускающую комиксы про Лягушку Боба. И очень рад. В гостинице «Версаль» — я плыву кролем и с каждым вторым поворотом головы вижу ее голубоватые огни над старой верфью, — без моего участия идет созванное мной совещание по проблемам бетонной промышленности. Теплая и вязкая вода, в которой дробятся отражения колоколен, звезд и лодок, умеряет мое нетерпение. Где-то в Крёзе у Адриенны сейчас, должно быть, начинаются схватки, а я купил для ее сына издательство комиксов, веселивших меня в детстве. Почему я уверен, что родится мальчик? Наверно, потому, что племянницы у меня уже есть. Хочется чего-то нового.
