В кухне жена накрывала на стол. От пасты поднимался аппетитный парок. Пахло соусом.
— Да.
Форрестер сразу же узнал едва уловимый финский акцент своего молодого напарника.
— Бойжер? Я как раз сажусь есть.
— Это мой друг… вы его знаете — Спелдинг, малиец.
Форрестер на секунду задумался, потом вспомнил: рослый парень; работает с базой данных по убийствам министерства внутренних дел. Как-то раз они вместе выпивали.
— Да, помню. Спелдинг. Из Министерства внутренних дел.
— Он самый. Так вот, он только что позвонил мне и сказал, что у них новое убийство. На острове Мэн.
— И?..
— Убили какого-то парня. Очень жестоко. В большом доме.
— Отсюда до острова Мэн путь неблизкий.
Бойжер не стал спорить. Форрестер смотрел, как же на выкладывает ярко-зеленый песто на макароны. Соус немного походил на желчь, но пах приятно. Форрестер нетерпеливо кашлянул.
— Да, сэр. Прошу прощения, но дело в том, что, прежде чем прикончить парня, убийцы вырезали на его груди символ.
— Да, сэр. Совершенно верно. Звезду Давида.
11
Утром на следующий день после вечеринки у Франца Роб позвонил в дом своей бывшей жены. Трубку сняла Лиззи, его дочка. Она еще не умела как следует пользоваться телефоном.
— Милая, поверни трубку другой стороной, — сказал ей Роб.
— Здравствуй, папочка! Здравствуй!
— Мил…
Болтовня Лиззи всегда вызывала у Латрелла острое чувство вины. Но и глубочайшее удовольствие, что у него есть дочь, а также яростное желание защитить ее. И вновь чувство вины — за то, что он здесь, а не там, в Англии, поближе к ней.
Хотя от чего ее защищать? Она в безопасном пригороде Лондона. С нею все в порядке.
Лиззи сообразила, какую часть трубки нужно приложить к уху, и они проговорили около часа. Роб пообещал прислать ей фотографии всех мест, где побывал. Наконец он с великой неохотой положил трубку и решил, что пора поработать. Голос дочки часто оказывал на него такое действие: это было что-то инстинктивное, заложенное на генетическом уровне. Напоминание о семейных обязанностях активизировало трудовые рефлексы — пойти и заработать денег, чтобы кормить свое чадо. Да, пора браться за статью.
Однако перед Робом стояла дилемма. Переместив телефон с кровати на пол, он снова лег и задумался. Сюжет получался куда сложнее, чем планировался изначально. Сложнее и интереснее. Во-первых, к нему примешивалась политика — противостояние турок и курдов. Атмосфера на раскопках и взаимоотношения с местными жителями, недовольство последних. И это страшное проклятие… А как быть с тайными раскопками, которые вел Франц по ночам? Они-то здесь при чем?
Роб поднялся и подошел к окну. Его номер находился на верхнем этаже гостиницы. Он открыл окно и прислушался к голосу муэдзина, взывавшего с ближней мечети. Песня звучала резко, даже как-то варварски, но было в ней и что-то гипнотическое. Неповторимые звуки Ближнего Востока. Гимн набирал силу — его подхватывали все новые и новые голоса. Призыв на молитву, словно эхо, звучал по всему городу.
Итак, что же написать для газеты? В глубине души Латрелл страстно желал остаться и узнать побольше, вскрыть всю историю до дна. Хотя какой в этом, если разобраться, смысл? Не пытается ли журналист таким образом потворствовать себе? До сих пор он этим не грешил. И если вставит в материал все странные и в чем-то диковатые вещи, то не исключено, что погубит статью. Самое малое — усложнит и тем самым испортит. Читатель почувствует себя сбитым с толку и, как следствие, останется недоволен.
О чем же писать? Ответ был очевиден. Если он, не мудрствуя лукаво, просто будет держаться удивительных исторических сведений, все получится наилучшим образом.
«ЧЕЛОВЕК ОБНАРУЖИВАЕТ ДРЕВНЕЙШИЙ В МИРЕ ХРАМ
Таинственным образом погребенный через две тысячи лет после своего создания…»
Этого хватит с головой. Потрясающая история. А с хорошими фотографиями камней, резных изображений на них, сердитого курда, Франца в очках, Кристины в ее элегантном костюме цвета хаки получится еще лучше.
Кристина. Роб спрашивал себя — а что, если его с трудом подавляемое желание остаться и как следует разобраться в происходящем на самом деле связано с женщиной? С трудом подавляемым влечением к новой знакомой. Могла ли она заметить его чувства? Пожалуй. Женщины всегда чувствуют такие вещи. А вот Роб пока не мог сказать ничего определенного. Нравится ли он ей хоть немного? Было же это объятие. И то, как она продела свою руку под его минувшей ночью…
Хватит. Взяв рюкзак и засунув в него блокноты, авторучки и очки от солнца, Роб вышел из номера. Он хотел в последний раз посетить раскопки, задать еще несколько вопросов, и тогда в распоряжении будет вполне достойный материал. Журналист и так прожил здесь уже пять дней. Пора и честь знать.
Около гостиницы Радеван, прислонившись к машине, спорил с другими таксистами то ли о футболе, то ли о политике. Когда Роб вышел из тени на солнце, Радеван поднял голову и улыбнулся. Латрелл кивнул. Далее происходила обычная пустая болтовня.
— Я хочу поехать в дурное место.
Радеван рассмеялся.
— В дурное место? Отлично, мистер Роб.
Радеван разыграл спектакль с распахиванием дверцы, и Роб, чувствуя себя бодрым и целеустремленным, запрыгнул на заднее сиденье. Он принял верное решение. Сделать дело, расплатиться по счетам — и обратно в Англию, настоять на том, чтобы провести какое-то время с дочкой.
Поездка в Гёбекли, как обычно, обошлась без приключений. Радеван ковырял в носу и громко жаловался на турок. Роб разглядывал тянущиеся в сторону Евфрата равнины и возвышающиеся за ними голубые Таврские горы. Пустыня уже начинала нравиться ему, несмотря даже на то, что действовала на нервы. Такая старая, такая утомленная, такая недоброжелательная, такая суровая. Пустыня демонов ветра. Что еще скрывает она под своими невысокими холмами? Жуткая мысль. Роб не отрывал взгляда от окна.
До места доехали быстро. Взвизгнули лысые покрышки. Радеван остановил машину. Когда Роб направился к раскопкам, он высунулся из окна:
— Три часа, мистер Роб?
Роб рассмеялся.
— Ага.
На раскопках сегодня работа кипела куда оживленнее, чем в прежние приезды Роба. Закладывались новые траншеи. Каменные громады гораздо заметнее выступили из земли. Роб сообразил: Франц торопится, чтобы успеть сделать как можно больше. Полевой сезон здесь поразительно короток — летом слишком жарко для нормальной работы, а зимой слишком холодно и ветрено. Да и ученым требовалось много времени на осмысление и лабораторное исследование материала, собранного за три месяца раскопок. Девяти месяцев еле-еле хватало. Таков археологический год: три месяца махать лопатой, девять месяцев думать. Не слишком напряженный ритм, пожалуй.
