деле ни черта не смыслите?
– Мы с ребятами в городском театре были. Приглядывались, как там пьесы ставят. Потом в Интимный театр Барановской прорвались, его недавно открыли. Сначала песни какого-то Вертинского слушали, потом балерина «Еврейские пляски» исполняла, а под конец оперетку «Берсальеры» дали. Барановская в ней главную роль играет. Красивая – жуть…
– Уж не влюбился ли?
– Что ты, дядя Иван, – покраснел Тихон. – Она талантливая, о ней даже в газете писали. К нам из самой Москвы приехала.
– Почему же ей, такой красивой да талантливой, в Москве не жилось?
– А кто ее знает. Может, наш город понравился.
– Что-то наш город стал многим нравиться. Как бы от этих гостей беды не вышло…
Какое-то дурное предчувствие томило старого рабочего. Вчера в местной газете, рядом со статейкой об этой самой Барановской, прочитал распоряжение Горисполкома: «Вследствие обострения продовольственного вопроса и общего переполнения въезд в город воспрещен».
«Что такое – общее переполнение? – сам себя спрашивал Резов. – За счет чего оно получилось? Почему это вдруг потянуло сюда, в нехлебную губернию, столько людей?»
В этой же газете напечатано, что по Волге пришло много барж с дровами и ни одной с хлебом. Странные приезжие – едут туда, где и без них впроголодь живут.
Людской наплыв особенно ощущался последние недели. Ну, понятно, были бы бабы с детишками, старухи со стариками! Ведь ужас сколько народу сдвинула война с прифронтовых губерний. Нет! Все больше приезжали мужчины призывного возраста. Хоть многие в рваной обувке – походка четкая, плечи развернуты. За станком да писарской конторкой такой осанки не наживешь.
Но держались приезжие тихо, осторожно. И куда-то незаметно исчезали. А вот у местных, кто жил в своих кирпичных флигельках под железом, имел совсем недавно лавки, трактиры, конторы, появилось в глазах что-то нехорошее, злобненькое, нетерпеливое. Тревожило это Ивана Резова.
А Тихон думал о своем, и тоже невеселом. Вот наметили они на завтра собрать городскую молодежь в гимназии Корсунской, объединить молодежные кружки в единый Союз. А получится ли? Сколько таких Сережек мечется между партиями – ни вашим ни нашим?! Трудным будет это собрание, лицеисты и гимназисты словами сыпать умеют.
Вся надежда на молодых рабочих, ткачих. Но все ли смогут прийти? Кто на фабрике, кто после смены отсыпается. Гимназистам и лицеистам легче, им о куске хлеба не надо думать, у папенек и маменек от лучших времен в кубышках осталось…
Только начали работу – в цех вбежал чумазый подсобник из новеньких:
– Кончай работу! Выключай станки!
– Ты с какой крыши свалился? – спросили его. – Кто приказал?
– Кому власть дана – тот и приказывает.
– Не егозись, деревня. За нас нашу работу никто не сделает. С какой стати будем станки выключать?
– А я что? Я ничего, – затравленно озирался по сторонам новенький. – Во дворе митинг, там всё скажут. – И он бросился из цеха.
Затихли трансмиссионные валы – кто-то вырубил напряжение.
Рабочие заворчали:
– Замитинговались в доску!..
– Одними речами живем!..
Тихон подошел к Ивану Резову, спросил, что за митинг такой.
– Не иначе – меньшевики да эсеры воду мутят, – ветошью вытер руки токарь. – Ладно, пойдем послушаем.
Когда рабочие механического цеха вышли во двор, на крыльцо конторы поднялся Михаил Алумов.
– Братья рабочие! Сегодня утром Первый стрелковый полк арестовал окончательно зарвавшихся в безобразиях и воровстве членов городского Совета. Население этот справедливый шаг встретило одобрительно, к солдатам присоединились рабочие и ткачи. Они требуют продовольственного улучшения и справедливости!..
Среди «питерщиков», людишек, перед войной пристроившихся в мастерские от мобилизации, оживление. Рабочие переглядываются, силясь понять, что же случилось.
– Только что телеграфом пришло сообщение – в Москве идут бои, правительство Ленина доживает последние минуты! – торжественно говорил Алумов.
– Дрянь какая-то получается, – проронил Иван Алексеевич. – Беги-ка, парень, в районный комитет. Расскажи, что за провокацию здесь затевают…
Тихон начал выбираться из толпы, но остановился, услышав голос Резова:
– Не верьте. Иуде! Если в городе и замахнулись на советскую власть, так недолго им винтовками баловать!..
– Кончай комиссарить, Резов. Откомиссарился, – пытался Алумов перекричать токаря.
– Дайте слово большевикам! – раздалось в толпе. Рабочие зашумели, задвигались, будто земля под ногами от землетрясения ходуном заходила.
Только Иван Алексеевич прорвался к крыльцу – Алумов выхватил из кармана манлихер, выстрелил в воздух.
– Прекратить! Мастерские оцеплены! – заорал он.
Толпа как закаменела – с винтовками наперевес, с револьверами во двор вбежали какие-то решительные люди. Угрожая штыками, стали оттеснять рабочих.
Иван Резов ударом в челюсть сбил Алумова с крыльца. Тот бешено завопил откуда-то снизу:
– Вяжи его, вяжи коммунистов!..
Старому рабочему ловко стянули руки за спиной. Поднявшийся на ноги Алумов ударил его рукоятью манлихера. Потом пальцем тыкал в большевиков, в красногвардейцев. И приговаривал, как заведенный:
– Этого вяжи, этого, этого…
Показал и на Тихона:
– Гаденыша тоже заберите, тоже в большевики метит…
На Тихона навалились двое, ударили в живот.
Гремя шпорами на шевровых сапогах, на крыльцо взошел офицер в золотых погонах, в кожаной портупее:
– Митинг кончен! Отговорились! В городе и губернии власть перешла в руки доблестного полковника Северной Добровольческой армии господина Перхурова!
– Опять, значит, господа вернулись, – сплюнул под ноги старик Дронов…
Расстрел
Арестованных втолкнули в товарный вагон, что стоял в железнодорожном тупике возле мастерских, закрыли дверь на засов, оставили часового.
Пахло пылью и гарью, единственное окошко зарешечено. Скрипучий пол усыпан опилками. Сквозь щели пробивались лучи солнца.
Тихон уселся на пол рядом с Резовым.
– Что с нами сделают, дядя Иван?
Токарь не успел ответить, как Степан Коркин зло и мрачно произнес:
– Прикончат – и дело с концом.
– От Алумова жалости не жди, – согласился Иван Алексеевич.
Услышав это, к нему подскочил рабочий из бывших красногвардейцев:
– О чем же вы думали, большевики? Давно надо было Алумова прижучить. А теперь он нас…
– Все зависит от того, что сейчас в городе делается, – сказал Резов.
– Неспроста контрики золотые погоны нацепили, – буркнул Коркин. – Зря бы рисковать не стали.
Прошел час, второй. Рабочие молчали, гадая, что их ждет впереди. Слышалось, как под ногами часового похрустывает гравий.
И вдруг с другой стороны вагона – шепот:
– Дядя Ваня?..
Тихон встал на колени, наклонился к узкой щели между рассохшихся досок.
– Сережка, ты? Чего шастаешь? Часовой увидит – с нами окажешься…
– Не увидит, тут кусты вплотную… Вас расстрелять хотят. Своими ушами слышал…
– Не знаешь, что в городе? – спросил Резов.
– Алумов хвастал – весь город у них в руках. Только врет, вроде бы со Всполья пушки бьют…
– Слышали, товарищи? – обернулся Иван Алексеевич к рабочим. – Если вокзалы у наших – помощь придет…
Шаги часового
